— Йитгадал в'йиткадаш ш'мей раба. Б'алма ди в'ра хирутей.../Да возвеличится и освятится Его великое Имя. В мире, сотворённом по Его воле.

Я произносила слова на иврите, стараясь сохранять твердость, но мой голос надломился. В тишине я пыталась вспомнить голос папы и слова, которые я слышала уже слишком много раз.

В тот день я из хорошего человека вмиг превратилась в ту, кто отчасти виноват в смерти своего отца.

Я сидела рядом с безжизненным телом папы и рассказывала ему о том, что мне пришлось пережить за последние два месяца, говорила, как боюсь умереть. Твердила ему, что стараюсь быть храброй, но ужасы, которые вижу каждый день, порой становятся хуже кошмаров. Отчасти я немного завидовала папе, как и в случае с мамой. Ему больше не было больно, он больше не страдал, и он снова был с мамой. Может быть, мне не нужно так стараться выжить, — это все, о чем могла думать в тот момент.

Я долго сидела в той темной комнате. Хотела остаться там до самой смерти, но потом поняла, что тогда папа умер напрасно. Я не могла так поступить с ним. Мне нужно почтить его память и сделать все возможное, чтобы пережить этот кошмар. Я должна выискивать любой кусок еды, который только попадется мне под руку, и есть его. Пообещала себе, что буду брать еду у Чарли, когда он принесет ее мне, потому что папа хотел бы, чтобы я так поступила.

Достав курицу и сладкую булочку, которую принес мне Чарли, дочиста обгрызла косточку. Несмотря на то, что у меня болел живот, знала, что не могу позволить этой еде пропасть. «Еда — это дар Божий, который никогда не должен пропадать зря», — всегда говорил папа, а затем добавлял: «Именно поэтому я всегда буду счастливым толстым человеком». Но сейчас от папы остались лишь кожа да кости – вялые и безжизненные. Его хрупкое тело лежало передо мной, но душа оставила меня здесь одну. Я взял его руку и поцеловал ее в последний раз.

— Папа, моя любовь всегда будет с тобой. Покойся с миром.

Эмма

У меня дрожат руки, и я чувствую себя эмоционально истощенной, закрывая дневник. Я не могу вымолвить ни слова, тупо пялюсь в темноту парковки, пока мимо не проносится машина скорой помощи, подъезжая к аварийным дверям. Мигающие фары заставляют меня сфокусировать взгляд, и я возвращаюсь к реальности, понимая, что не одна.

Джексон нежно поднимает мою руку с колен и переплетает свои теплые пальцы с моими.

— Ты в порядке? — спрашивает он.

— Не знаю. — По правде говоря, я озадачена. — Я просто в шоке.

— Ты не знала ничего из этого?

— Нет.

— Теперь понятно, почему твоя бабушка рассказывала мне, как правильно установить кардиостимулятор, — с намеком на смех говорит он.

— О чем ты? — не поняла я.

— Я полагаю, она должна была стать врачом или медсестрой.

— Нет, не стала. После эмиграции бабушка работала в международной службе Красного Креста, вплоть до смерти моего дедушки десять лет назад.

— Ого, — удивляется Джексон. — Похоже, она знает много медицинской информации.

— И еще кое-что, о чем я никогда не догадывалась.

— Она никогда не рассказывала о твоем прадедушке? — спрашивает Джексон.

Я зажимаю кончик большого пальца между зубами и качаю головой. Я думала, что знаю бабулю.

— Вероятно, это не то, что она хотела бы помнить, — рассуждает Джексон. — Люди, пережившие травму, иногда блокируют воспоминания, даже не прилагая к этому усилий.

— Однако все это время дневник лежал у нее под кроватью.

— Думаю, у тебя еще будет шанс поговорить с ней о прошлом, — сжимая мою руку, говорит он, и его лицо озаряет небольшая улыбка.

— Да, очень на это надеюсь. — Я отвечаю ему долгим вздохом.

— Может, это странно, что я хочу услышать больше? Никто никогда не говорит об этой части истории, и я сильно заинтригован, — добавляет Джексон.

— Я не думаю, что это странно. Мне льстит твой интерес, и приятно, что есть с кем этим поделиться, — признаюсь я ему. — Многое нужно переварить и осмыслить.

Джексон смотрит на время на приборной панели, и я тоже бросаю туда взгляд. Сколько уже сейчас?

— Видимо, ты медленно читаешь, — шутит он.

— А у меня такое ощущение, что все слова я пропускаю через себя. — Как будто вынуждена останавливаться и впитывать каждый факт, чтобы напомнить себе, что читаю правдивую историю.

— Сомневаюсь, что кому-то из нас удастся сегодня выспаться, но, думаю, ничего страшного.

— Прости меня, — говорю я, чувствуя себя виноватой за то, что не даю ему спать. Джексону нужен отдых, чтобы выполнять свою работу.

— Я думаю, Чарли был хорошим парнем, — произносит он. — По идее, он должен быть плохим парнем, но на самом деле я не думаю, что он такой. Мы всегда считаем всех нацистов злыми, но, похоже, были молодые немецкие мужчины, которых заставляли служить против их желания.

— Наверное, мы это еще поймем. — Я не знаю, почему мое сердце бешено колотится, а ладони липкие. Может быть, из-за Джексона, а может быть, потому, что я только что прочитала самый страшный и печальный рассказ о том, что случилось с человеком, которого я люблю. В любом случае я слишком вымотана физически и эмоционально, чтобы анализировать свои чувства сейчас.

— Ну, я все-таки должна дать тебе поспать, — говорю Джексону.

— Надо постараться выкроить хотя бы пару часов, наверное.

Я кладу дневник обратно в сумку и открываю дверь. Джексон в это время уже успевает обойти машину и встретить меня у пассажирской двери.

— Где твоя машина? — спрашивает он.

Я показываю в конец ряда.

— Вон там.

— Я провожу тебя. Ночью на этой парковке может быть неспокойно.

Пока мы идем бок о бок, мои нервы на взводе. Джексон слишком идеален. Таких вечеров, как сегодня, в реальной жизни не бывает

— Это здесь, — говорю я ему.

Отпираю джип брелоком, и фары дважды мигают.

— Значит, увидимся завтра?

— Я буду здесь весь день, — отзывается он. Как же неловко. У меня только что было первое свидание с врачом, который лечит мою бабушкой. Ему не так-то просто избегать меня сейчас, даже если я ему неинтересна. Как я могла подумать, что это хорошая идея? Я совсем забыла, что такое встречаться с новым парнем.

Джексон почесывает затылок, глядя в небо, и мне хочется понять, что творится у него в голове. Тянусь к двери, открываю ее и делаю шаг к сиденью, чтобы бросить сумку внутрь. Наверное, происходи это на экране, зритель мог бы взять миску попкорна и посмеяться над неловкой сценой из школьного драматического фильма.

— Ладно, я могу держать себя в руках. Извини. Мне просто нужно на секундочку переключить внимание. Не хочу сделать что-то не то, тем более что прекрасно знаю, какой у тебя был тяжелый день. — Сбитая с толку тем, что Джексон пытается сказать, я прекращаю попытки понять, когда он делает шаг вперед и обнимает меня. — Но ведь обнять тебя можно, правда?

— Объятия будут более чем кстати. — Я нуждалась в объятиях весь день. Это единственное, что мне требовалось сегодня... ну, кроме свидания с великолепным доктором. Я приподнимаюсь на носочках, чтобы дотянуться руками до его шеи. — Еще раз спасибо тебе за все, — благодарю я.