— Ты можешь умереть, — напомнила я ему.
— Я не могу позволить тебе сделать это, — возразил он. — Я уже видел, как умирала твоя мама и никак не могу позволить тебе так рисковать.
— Папа, не оставляй меня. Пожалуйста, ты — единственный, кто остался у меня, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы спасти тебя, как ты делал это для меня всю мою жизнь. Пожалуйста, папа. — Если умоляющий взгляд в моих глазах не говорил достаточно громко, я знала, что нашей общей боли хватит, чтобы заставить его принять мое предложение.
— Нет никакого спасения, — сказал он, качая головой. — Я целый день пихаю тела в крематорий, одно за другим. Мы все здесь умрем. Они морят нас голодом и делают так, чтобы мы становились восприимчивыми к болезням.
Слышать правду — это совсем другое, чем ее видеть. Слова папы словно пролили свет на то, что я уже понимала, но боялась признать.
— Я понимаю, просто хочу, чтобы ты оставался со мной как можно дольше... Я сделаю все, что потребуется, папа. Это самое малое, что могу сделать как твоя дочь.
— Извините, — крикнула женщина, стоявшая в нескольких шагах позади папы. — Остальные ждут здесь уже очень давно. Когда до нас дойдет очередь? У моей дочери жар, и нам нужна помощь. — Я посмотрела мимо папы, заметив мать и ребенка. Глаза маленькой девочки были полузакрыты и опухли. Волосы туго заплетены на голове, по бокам лица виднелись вены. Малышка прислонилась всем своим весом к ногам матери, крепко ее обнимая. До глубины души меня потрясло осознание того, что ждет в будущем и эту мать, и ее милую дочку. И сейчас я не могла понять, почему столько невинных жизней оказались в этом ужасе?
Папа тяжело сглотнул, возвращая мое внимание к себе, и что-то тихо пробормотал про себя... кажется, молитву.
— Так ты думаешь, это просто простуда? — спросил он громко.
— Да, — ответила я.
— Спасибо, — сказал папа, выходя из очереди.
Весь оставшийся день мне трудно было думать о чем-то другом. Папа сильно болен, мне было страшно, что антибиотики уже не помогут, но я должна его спасти, просто обязана.
Очередь продолжала расти весь день и, как обычно, казалась бесконечной. Все то, что случилось с папой, стремительно распространялось по мужским баракам. Многие из мужчин выглядели так же, как он. В то время я еще не знала, что в маленьком тесном помещении без кроватей живут сотни мужчин. Для сна они были вынуждены использовать спины и плечи друг друга, чтобы хоть как-то устроиться в помещении. Понимание, насколько все ужасно, не поддавалось осмыслению.
Когда я огибала часть очереди за соседним бараком, кто-то схватил меня за запястье и оттащил в сторону. Не в первый раз меня тянули в сторону в этом месте. Это происходило почти ежедневно. Я не сопротивлялась, хотя, возможно, стоило бы.
Иногда Чарли уводил меня в небольшой, выложенный камнем туннель, который казался заброшенным, так как я не допускала, чтобы он примыкал к тем частям лагеря, куда евреев не пускали. Там еще имелось большое углубление, скрытое в тени внутренней стены, где человек мог спрятаться днем и не быть замеченным.
К тому времени, когда мы пришли к туннелю, у меня болели ноги, но я знала, что меня ждет, и поэтому подчинилась.
— Поговори со мной сегодня, — сказал он в уединении туннеля. — Пожалуйста.
Как и каждый день, я лишь смотрела на его умоляющее выражение лица, освещенное тусклым светом за спиной.
Он положил руку мне на щеку, и я тут же обхватила его запястье, чтобы отдернуть руку. Я почувствовала кости руки и заметила, что они ощущаются иначе, чем в предыдущий раз, когда убирала его руку от себя. С любопытством провела рукой под его подбородком, а затем по боковой поверхности лица. Я нащупала впадину, которая, казалось, образовалась под скулами.
— Почему ты похудел? — наконец-то спросила его. С самого первого дня моей работы в лазарете Чарли выдергивал меня из очереди, чтобы предложить мне дополнительную еду — еду, которую евреям давать не полагалось.
— Неважно, — буркнул он себе под нос. — Вот. — Он протянул мне мягкую, пахнущую свежестью сладкую булочку и куриную ножку. Как бы я ни была голодна, не стала выражать благодарность, а только откусила большой кусок мяса. Из моего горла вырвался стон, но я быстро вспомнила истощенный вид папы и не нашла в себе сил откусить еще кусочек. Хотелось отдать ему, но он удивился бы, почему у меня такая роскошная еда, в то время как остальных заключенных с момента нашего прибытия кормили только одной черствой булкой и маленькой миской капустного супа раз в день.
— Почему ты не ешь? — спросил Чарли.
— Почему ты худой? — парировала я.
— Амелия, я хочу, чтобы ты поела.
— Ты моришь себя голодом, чтобы накормить меня? — спросила я мужчину.
Чарли обхватил меня руками и нежно сжал.
— Мне нужно, чтобы ты поела.
— Я не сказала тебе ни слова за два месяца. Почему ты волнуешься, что я ем? — вслед за последними словами раздался звук шагов, и мое сердце замерло, а руки и ноги похолодели и онемели от страха. Чарли прижал руку к моей ключице и толкнул к мокрой каменной стене закутка. Его тело придавило меня, и я почувствовала стук его сердца, когда Чарли обнял меня. Он склонил голову набок, коснувшись ею стены. Когда теплое дыхание мужчины почувствовалось у моей шеи, я зажмурила глаза, чтобы отрешиться от всех других ощущений.
Гравий под ботинками равномерно хрустел все ближе, и мне казалось, что если постараться не обращать на него внимания, то смогу заглушить панику, которую испытывала. Однако было так жутко, что я не сомневалась, биение наших сердец услышит любой, кто пройдет через это маленькое пространство.
Мне нужно было сосредоточиться на чем-то другом и забыть обо всем остальном. Это единственный выход.
Тепло тела Чарли, прижавшегося к моему, я не ощущала с момента приезда. Словно шерстяное одеяло или огонь окутывали меня своим теплом. Он успокаивал, но если нас найдут, то, скорее всего, казнят обоих.
Прошло несколько минут, и звук шагов окончательно стих. Солдата не было. Казалось, можно радоваться, что он не нашел нас, но Чарли не двигался с места.
— Я так долго оставался один, чувствуя себя пленником этой войны. Хотя меня не пытали физически, как вас, у меня не было выбора. — Чарли каждый день повторял одно и то же объяснение, и мне было не понятно, почему, но решила, что так он надеется, что я в конце концов поверю ему. Однако дело не в том, что я ему не верила, а в том, что мы находились не в равном положении, в конце концов, моя жизнь была под угрозой, а его — нет, если он вел себя должным образом. Я его пленница, независимо от того, кто он.
–– Пожалуйста, поверь мне, Амелия.
— Я верю тебе, Чарли. — Впервые я открыто признала, что доверяю мужчине. — Однако от этого мы не перестанем быть разными.
— Ты права, — согласился он. — Ты гораздо лучше меня.
— Тебе это неизвестно, – ответила я. На самом деле он вообще мало что обо мне знал.
— Это видно по твоим глазам, — продолжал он. — По ним можно определить, хороший человек или плохой.
— Как? — тепло его тела все еще проникало в меня, снимая постоянную дрожь и боль, которые я испытывала от борьбы с холодом. Это напоминало зимние утра, когда я просыпалась дома, плотно завернувшись в толстое одеяло на своей кровати. По утрам всегда не хотелось вставать с постели, зная, что меня ждет холодный пол и сквозняки, проникающие через старые окна. Но в этот момент я бы сделала все, чтобы прикоснуться к этому холодному полу или услышать мелодичные звуки ветра, проникающего сквозь щели.
— Когда человек может смотреть другому прямо в глаза, это говорит о сострадании, понимании и честности, — пояснил он. Чарли всегда смотрел мне в глаза, когда говорил. Учитывая, что в предыдущие месяцы он почти все время говорил за нас обоих, это казалось странной характеристикой. Однако мама и папа воспитали меня в духе уважения. Родители научили меня всегда поступать правильно и помогать людям, когда это было в моих силах. Я не понимала, как он мог узнать об этом, просто взглянув в глаза.
