Развернувшись, упираюсь взглядом в стоящего позади меня Воскресенского. Спокойный и невозмутимый, как и всегда. И это тоже кажется каким-то нереальным. Особенно учитывая, что меня изнутри буквально разрывает от противоречивых эмоций.
— Выпей, — кивает на поставленный им же стакан.
— С..пасибо, — дрожащими руками тянусь к воде и делаю несколько жадных глотков, после чего снова отставляю стакан в сторону и перевожу неуверенный взгляд на Воскресенского.
— Простите, я не смогу… не смогу выносить вам ребёнка. — сглотнув смотрю в суровое лицо мужчины напротив.
— В чём трудность? У тебя какие-то проблемы по женской части?
— Нет, просто… — прикусываю губу, не зная, как объяснить причину отказа.
Просто я даже не представляю, как это возможно. После всего, что было…
— Ты вроде как уже собиралась подписывать договор. Что вдруг изменилось?
— Я собиралась подписывать договор, думая, что буду вынашивать ребёнка для незнакомого человека. Но теперь знаю, что это вы. Одно дело, беременность от чужого человека, и совсем другое…
— Мы и есть чужие друг другу люди, Алиса. Пара незначительных встреч роли не играют и ближе нас не делают.
Не знаю, что больше вызывает неприятный укол в груди, то, что Воскресенский назвал наши встречи незначительными, или то, каким тоном он это сказал.
Опускаю взгляд на его руку, в которой он до сих пор сжимает договор, и упираюсь взглядом в обручальное кольцо на безымянном пальце. В голове тут же оживает голос Комаровой, говорящей о том, что договор будет подписан только с отцом.
Получается, Воскресенский не женат. Но кольцо почему-то всё равно носит…
— Вам лучше подыскать другую суррогатную мать. В клинике большой выбор, и…
— Мне не нужна другая, — жёстко обрывает. — Я уже выбрал тебя, и ты мне подходишь.
“Ты мне подходишь”. Звучит как-то странно. И почему-то… жестоко. Бред, учитывая, что я морально настраивалась на сегодняшнюю встречу всю ночь и прекрасно понимала на что иду, когда открывала сегодня дверь кабинета Комаровой.
А теперь смотрю на стоящего в каких-то нескольких сантиметрах от меня Воскресенского и вместо того, чтобы думать о контракте я думаю о том, как несколькими днями ранее этот мужчина прижимался к моей спине, держал за руку и показывал, как нужно защищать себя при нападении. Кажется я до сих пор чувствую жар его дыхания на своей коже.
Разве смогу я при всём при этом девять месяцев носить в себе ребёнка от этого мужчины, если даже мысль об этом вызывает во мне такой шквал эмоций?
— Простите, но я не смогу. Ирина Дмитриевна поможет вам выбрать другую… женщину, — выдавливаю тихо. Не дожидаясь ответа, разворачиваюсь и быстрым шагом иду к выходу из отделения, но успеваю пройти всего несколько шагов, прежде чем его голос снова меня останавливает.
— Сколько стоит операция твоего брата?
Резко торможу на месте, и медленно обернувшись, смотрю на Воскресенского, шагающего мне на встречу.
— Вы... знаете про Вадима? Кто вам рассказал? Ирина Дмитриевна? — спрашиваю, хотя и так прекрасно знаю ответ.
Боже, ну конечно же он знает. Даже если бы Комарова ничего ему не говорила, уверена, он достаточно умён, чтобы догадаться, те снимки, что он тогда видел у меня в руках принадлежали точно не пациенту.
— Давай так, Алиса. Ты сейчас подписываешь этот договор, а я в свою очередь гарантирую тебе, что полностью оплачу операцию твоего брата, плюс весь период реабилитации и нахождение в стационаре, — вздрагиваю, когда Воскресенский вдруг на удивление мягко берёт меня за запястье и подводит к скамейке. — Я готов внести часть суммы на счёт немецкой клиники сразу после того, как ты подпишешь договор. Подумай хорошенько. Где ещё ты найдёшь столь крупную сумму в ближайшее время? У тебя есть какие-то альтернативы? Можешь посчитать, что я сейчас давлю или манипулирую, но на самом деле, просто привык называть вещи своими именами. Мне нужна твоя помощь, а тебе моя. И этот договор, — он берёт ручку из моих задеревеневших пальцев, которую я даже не заметила, что взяла с собой, и чиркает свою подпись на одном из экземпляров, — лучшая возможность эту помощь друг другу оказать.
— А если ничего не получится? — тяжело сглатываю, шаря взглядом по размашистой уверенной подписи Воскресенского. — Я имею в виду у нас… с вами.
Голова от этих мыслей снова начинает кружиться, а ладони потеют от осознания того, какую огромную ответственность я взвалю на свои плечи, подписав эту бумагу. Ведь дело уже будет не только в жизни и здоровье Вадика. Но ещё и в ответственности перед мужчиной, сидящим сейчас напротив меня.
Сознание снова режут слова Комаровой о том, что это финальная попытка ЭКО. Я не совсем понимаю, почему, но в любом случае это автоматически означает, что если эмбрион не приживётся, то больше шансов не будет. Ни у Воскресенского, ни у меня, ни у Вадика…
— Получится, — вздрагиваю, когда он вдруг снова обхватывает меня за запястье, после чего уверенно вкладывает ручку мне в руку. — А, о всяких "если" мы поговорим по мере их поступления.
Глава 14
Глава 14
Игорь
— Мне тоже плесни, — толкаю рюмку к Андрею, тутже получив от брата удивлённый взгляд.
— С чего бы вдруг?
— Так нужно.
Сам беру бутылку и наполняю стопку. Сжимаю её в руке и, приподняв, смотрю на тягучую прозрачную жидкость.
Знаю, что мне нельзя пить. Столько держался, а теперь и закурил снова, и к бухлу вернулся. А ведь обещал себе насовсем завязать.
То ли нервы сдают из-за всей этой ситуации с Олиным биоматериалом, то ли дело в той девчонке.
Так и стоит перед глазами её растерянное лицо, когда она сегодня утром дрожащими пальцами подписывала договор на суррогатное материнство.
Нахрен я вообще согласился её взять до сих пор не понимаю. Я ведь ни секунды не сомневался, когда увидел её анкету и слушал жалостливую историю от Комаровой. В мыслях тысячу раз сам себе объяснил, что пожалел её, решил, что она всё равно нигде не найдёт больше деньги на операцию брату.
Усмехнувшись, опрокидываю в себя стопку и морщусь с непривычки. Пи*дун обыкновенный. Вот уж чем, а самовнушением я никогда не занимался. А сейчас сижу и как последний северный олень сам себе пытаюсь что-то доказать. Хотя и ежу понятно, что я ей эти бабки и просто так дать мог, благо доходы позволяют. Уж не настолько я всё же оскотинился за эти два года, чтобы не пожалеть больного мальчишку.
