— Венок-от, что в реку пущен, не на меня ли плетен?
— Нет, — опустив глаза, вымолвила Стояна. — На суженого.
Усмехнулся Велизар, притянул ближе.
— А не я ли суженый твой?
— Не обессудь, княже. Не ты. Просватана я. Да и ты женат.
— В Ярилы ночь сватанных и женатых нет.
И ну целовать! Яро, бурно.
— Не замай, княже! Пусти! — отворотившись, уперлась Стояна в грудь князя, что ходуном ходит под вышитой рубахой.
— Сватов пришлю, — шепчет сбивчиво Велизар, и дышит хрипло, жарко. — За меня пойдешь. Добром не пойдешь — умыкну, силой увезу.
Обняв теплый древесный ствол и затаившись, во все глаза смотрит Олеля, как милуется князь. Вырвалась Стояна из княжьих рук, бросилась назад, к кострам.
— Всё одно моя будешь! — крикнул вслед ей Велизар.
Стащил рубаху, отер лицо и грудь, отбросил прочь. Раскинул руки и, подняв голову, захохотал, закричал в небо, приплясывая под далекие бубны.
— Моя будешь!
Зайдя в теплую реку по щиколотку, присела Стояна, зачерпнула воды горстью и плеснула себе в лицо. Невдалеке проплыл чей-то венок.
— Утонул твой венок, Стояна. Не плести тебе две косы, не быть мужней женой.
Обернулась Стояна — за спиной Олеля стоит, смурная да понурая.
— То богам лишь ведомо, светлая княгиня, — отворотилась Стояна.
Опустел берег с рассветом, потухли костры. Затихло Белоречье, отдыхая после празднества. В княжьей светлице, умывшись и переодевшись в чистое, Олеля ждала мужа. Одинокий масляный ночник разгонял утренний сумрак.
Распахнув двери, вошел Велизар. Босой, пахнущий дымом и травами. Кинулся на постель, обнял Олелю.
— Разит от тебя, что от свинопаса, — недовольно оттолкнула та мужа. — Поди, умойся сперва.
— Что неласкова, жёнушка? — усмехнулся князь, лишь крепче её обнимая.
Вскинула Олеля на него горящий взгляд.
— Негоже при жене с другой миловаться. Люду на потеху, мне на срам.
— Так то забава была, — пожал плечами князь.
— Обижаешь меня, княже. Люблю ведь тебя!
— То не моя заслуга, — Велизар выпустил жену, отвернулся, сел на кровати. — Коли не отец твой, была бы у меня иная жена.
— Не Стояна ли? — опустив глаза, вкрадчиво спросила Олеля.
— Может, и она.
— Но сейчас я — твоя жена. Княгиня.
— Одно и слово, что жена, — фыркнул Велизар. — Коли жена — сына роди! Коли княгиня — наследника мне дай! А то ровно с дуплом беличьим живу.
Вспыхнула румянцем Оляна, подняла загоревшийся взгляд на мужа.
— Не в обиду, княже. Аще не моя в том вина? Бабы дворовые поговаривают, что после того, как ты отроком в полынью провалился — вымерзло твое семя. А и то верно — много девок дворовых приласкивал, да не понесла ни одна. Не в тебе ли червоточина?
— А поглядим! — рассвирепел князь. — Стояну второй женой возьму! А коли родит — первой сделаю! А тебя — ей в девки!
Выскочил из опочивальни и дверью так грохнул, что погас огонек ночника. Осталась Олеля одна в сумерках на холодной постели.
Еще в начале лета Богоша, отец Стояны, перебрался из Белоречья на лесную заимку. За бортями смотреть — не мёд хлебать. Четыре десятка было их по бору, до иных — два дня пути. Не было у бортника подмоги, кроме Стояны. Жена давно померла, сына старшего медведь в лесу задавил, на борть польстившийся. Выросла Стояна в бору, знала все тайные тропы. Да и тяжелый короб, наполненный сотами, не внове ей было носить с дальних медосборов. Мало чего боялась Стояна в лесу.
А вот в Ярилину ночь устрашилась не на шутку. Бежала поутру на заимку, сторожась за стволами и оглядываясь. Мнилось Стояне, что княжьи гриди по её душу сквозь лес мчатся. Догонят, увезут в княжий терем, запрут в светёлке угодившей в силок горлицей.
— Тятя! — вбежав в хату, прильнула к отцу.
— Чего ты? — спросонья щурясь, огладил её по волосам. — Медведя увидала, что ли?
— Ой, хуже, тятя. Князь свататься грозится.
Богоша усмехнулся в седеющую бороду, успокаивающе провел заскорузлой ладонью по дочерней спине.
