— Ты! — с презрением произнес Михелуп. — Вы с ней одного поля года, детям есть с кого брать пример…
— Она не виновата, что у тебя плохое настроение…
— Ну ладно, ладно… — с иронической улыбкой проворчал бухгалтер. — Я для вас никто. Вижу, я тут никому не нужен. Слова вымолвить не смею. Впрочем, делай, что хочешь. Я больше ничего не скажу…
Он поднялся, надел теплое пальто.
Уходя процедил:
— Когда-нибудь вы пожалеете, да будет поздно…
Протиснулся мимо мотоцикла, который злорадно хватал его за полы, и громко хлопнул дверью.
Пани Михелупова сделала то, что делают в подобных случаях женщины среднего сословия. Открыла шкаф и стала ронять горькие слезы на перевязанные шелковой лентой стопки белья.
«Что происходит, Боже мой, отчего все это?.. Ведь он никогда таким не был… Всегда в хорошем настроении, всегда доволен жизнью. Точно злой дух в него вселился…»
30
Уже довольно долго Михелуп носил в себе душащее, не знающее границ бешенство, злобу, которая ни на что определенное не нацелена и распространяется на весь белый свет. Точно его скрутила какая-то неведомая болезнь, и не выздоровеет он до тех пор, пока предмет его ненависти не обретет реальной формы. Это была враждебность ко всему, что прежде составляло его жизнь. Он с неудовольствием смотрел на жену, которая ходит по квартире, суетится вокруг плиты, хозяйничает, отдает распоряжения прислуге и воспитывает детей; ему обрыдла квартира, переполненная вещами, с которыми связаны воспоминания, обрыдли предметы, купленные с выгодой; он стал врагом мотоцикла, который раскорячился в прихожей, и шкафа, который нелепо торчит посреди столовой; дети причиняли ему беспокойство и беспрерывно ссорились.
Семья и вещи сговорились против него, в собственной квартире он стал чужим. А хуже всего было то, что когда он возвращался из канцелярии, в доме все стихало. Жена заботилась, чтобы его покой ничем не нарушался. Девушка с Кашперских гор осторожно переставляла посуду; жена ходила на цыпочках; гимназист забивался с книгой в угол, чтобы не мозолить отцу глаза; Маня, укротив свою непоседливость, тихо, с добродетельным видом вырезала ножницами бумажных куколок.
Как и большинство людей, бухгалтер с нетерпением ожидал утреннюю почту. Когда у двери зазвонил почтальон, он поспешил открыть ему в надежде, что как раз сегодня наконец-то придет то освежающее послание, которое изменит всю его жизнь, почтальон роется в сумке, и бухгалтер чувствует, что сердце его сладко замирает. Быть может, бодрый и всегда веселый посланец выловит письмецо, которое возвестит о невиданном счастье. Но все было как обычно. Почтальон сунул ему две бумажки, одна из которых вопрошала, запасся ли он на зиму углем, в другой некий парикмахер извещал об открытии заведения для мужчин и дам и выражал надежду, что общество одарит его своей приязнью. Третьим посланием была серая повестка из налогового управления; его приглашали явиться для опроса. Скомкав две никому не нужные бумажки, Михелуп яростно хлопнул дверью. Повестку положил в нагрудный карман, в бумажник, и несколько дней раздумывал: что нужно от него налоговому управлению? У него с налогами все в порядке: каждый месяц с жалованья снимается определенный процент в пользу государственной казны, посторонних заработков у него нет.
«Что еще они от меня хотят? Оставьте меня, наконец, в покое! Разве нет у меня других забот? Не пойду. Не о чем мне с вами разговаривать…»
И все же в назначенный день и час он явился в налоговое управление. Пришлось долго ждать в узенькой приемной, полной людей с испуганными и удрученными лицами, какие бывают у пациентов перед кабинетом зубного врача.
Михелуп разглядывал эти лица: не найдется ли среди них хоть одно, с которым он мог бы поделиться своими невзгодами. Но все были погружены в собственные заботы, и сразу было видно, что до чужих забот никому нет дела. Он попытался завязать разговор, но натолкнулся на хмурое молчание. Прежде, когда Михелуп ступал на почву какого-либо учреждения, его голова наполнялась свежей мыслью, а в груди начинало биться воинственное сердце. На этот раз мысли его помутились, и он почувствовал, как почва заколебалась под ногами.
Наконец его вызвали. Бухгалтер оказался лицом к лицу с еще довольно молодым чиновником — его жесткие волосы были коротко подстрижены, круглые щеки излучали самоуверенность. Бухгалтер не обнаружил в этом лице ничего обнадеживающего.
Чиновник заглянул в бумагу, потом впился глазами в лоб бухгалтера. Спросил, правда ли, что Михелуп владеет мотоциклом.
Бухгалтер допустил, что, очевидно, так оно и есть.
Чиновник повысил голос. А разве Михелупу не известно, что моторизованные транспортные средства облагаются налогом?
Бухгалтер ответил, что он об этом как-то не подумал.
— Странно, — заметил чиновник, — но ведь параграф 11 закона от 14 июля 1927 года (статья 116 Свода законов и распоряжений), измененный и дополненный статьей VII, параграфа 1 закона от 6 мая 1931 года (статья 76 Свода законов и распоряжений) однозначно говорит о такой обязанности граждан.
Михелуп ответил, что об этом законе не имел понятия.
— Так любой скажет, — заметил чиновник.
— Я говорю правду, — недовольно возразил бухгалтер, — можете мне поверить…
— В налоговом управлении никто не говорит правду, — победоносно перебил его чиновник. — До чего бы мы дошли, если бы верили клиентам!
Михелуп пал духом и спросил чиновника, сколько он должен платить.
— Размеры налогов на отечественные марки моторизованных транспортных средств приведены в указанном законе, — сказал чиновник с таким тщеславным выражением лица, точно он сам изобрел этот закон.
По привычке бухгалтер стал монотонно бормотать, прося чиновника снизойти к его бедности, доказывая, что новые налоги означали бы для него полное разорение. Он бормотал и бормотал, слова, булькая, выскальзывали из его рта, но чиновник окаменел и с презрительной усмешкой постукивая карандашом по столу, терпеливо ждал, когда это бульканье прекратится.
Михелуп сник и умолк.
Воспользовавшись этим моментом, чиновник авторитетно заявил:
— Я бы мог выписать вам штраф за то, что вы не сообщили о приобретении моторизованного транспортного средства, но не сделаю этого. Надеюсь, вы исправите свою ошибку.
Вдруг в мозгу бухгалтера сверкнула идея, и он ухватился за нее.
— Позвольте, прошу прощения, но почему я должен платить налог за мотоцикл, когда я им не пользуюсь?
Пораженный чиновник вопросительно заглянул ему в глаза.
— Вы хотите сказать, — начал он, — что ваше моторизованное средство не эксплуатируется?
— Да. Именно так. Не эксплуатируется.
— Вы хотите сказать, — продолжал чиновник, — что не используете моторизованное транспортное средство для езды, поскольку оно к езде не пригодно?
— Этого я сказать не хотел, — возразил бухгалтер. — Мой мотоцикл к езде пригоден.
Чиновник самолюбиво усмехнулся, точно говоря: «Вот я тебя и поймал». Михелупу эта усмешка совсем не понравилась.
— Извольте мне ответить, — продолжал допрашивать чиновник, — что же вы делаете со своим моторизованным транспортным средством, если на нем не ездите?
