– Меня как околдовали! Видишь ли, мне и нужно-то всего три фразы, что-то такое простое и понятное, а в голову ничего не приходит.
Она принялась расхаживать по комнате, схватила было тряпку, но даже такое привычное действие, как наведение лоска на корешки старых книг, не давало ей желанного успокоения.
– Кроме того, – произнесла она, протягивая Кэтрин исписанный лист, – я не уверена, что это подойдет. Как думаешь, бывал твой дедушка на Гебридах? – И устремила вопросительный взгляд на дочь. – Я просто вспомнила о Гебридах и решила дать их краткое описание, не могла удержаться. Может, сгодится для начала главы? Знаешь, главы ведь часто начинаются вовсе не с того, о чем потом пойдет речь.
Кэтрин прочла написанное матерью. С тем же успехом она могла быть школьным учителем, критикующим детское сочинение. Выражение ее лица не оставляло миссис Хилбери, которая с тревогой на нее смотрела, ни малейшей надежды.
– Очень красиво, – вынесла она вердикт, – и все же мы должны быть последовательными.
– Да знаю я! – воскликнула миссис Хилбери. – Но это выше моих сил. Просто разные мысли приходят мне в голову. Не то чтобы я чего-то о нем не знала или не чувствовала (кому еще и знать, как не мне?), но я просто не могу это выразить, понимаешь? Какое-то «белое пятно», – она коснулась своего лба, – здесь. И когда я ночами маюсь без сна, мне кажется, я так и умру, ничего не доделав.
Мысль о собственной смерти, несмотря на недавнее воодушевление, тотчас ввергла ее в пучину уныния. Это настроение передалось и Кэтрин. Какие же они обе беспомощные, возятся дни напролет с бумагами, и все без толку! Вот уж пробило одиннадцать, а ровным счетом ничего еще не сделано! Она заметила, как ее мать роется в окованном медью сундучке, что стоял возле ее стола, но не предложила помочь. Ну вот, подумала Кэтрин, сейчас выяснится, что мать потеряла какое-то письмо, и весь остаток дня они будут искать его. Она нарочно уткнулась в свою бумажку и стала перечитывать сочиненные миссис Хилбери певучие фразы о серебристых чайках, о крошечных розовых цветочках, чьи корешки омывают прозрачные воды чистейших ручейков, о синей дымке гиацинтов – и в какой-то момент заметила, что мать подозрительно долго молчит. Она подняла глаза. Миссис Хилбери, вытряхнув из папки старые фотографии, разложила их на столе и теперь разглядывала одну за другой.
– Не кажется ли тебе, Кэтрин, – сказала она, – что мужчины в прежние времена были куда красивее, чем сейчас, даже несмотря на противные бакенбарды? Посмотри на старого Джона Грэма, вот он в белом жилете, – или на дядю Харли. А это слуга Питер, я полагаю. Дядя Джон привез его с собой из Индии.
Кэтрин не сказала ни слова и даже бровью не повела. Ей вдруг стало обидно, и обида эта была еще нестерпимее оттого, что родственные отношения принуждали ее молчать. Ну разве это справедливо, думала Кэтрин, что мать считает себя вправе отнимать у нее время и требует сочувствия, в то время как все, что попадает в руки миссис Хилбери, разбазаривается попусту! Но потом Кэтрин вдруг вспомнила, что ей еще предстоит рассказать матери о неподобающем поведении Сирила. И гнев ее рассеялся, как волна, поднявшаяся было над гладью моря; буря миновала, и Кэтрин успокоилась, теперь она думала только о том, как уберечь мать от потрясения, связанного с этой новостью.
Она подошла к матери и села на ручку ее кресла. Миссис Хилбери придвинулась к ней.
– Какая благородная роль, – мечтательно произнесла она, – быть женщиной, к которой все обращают взоры в минуты горестей и тревог! И много ли добились в сравнении с этим твои ровесницы, Кэтрин? Я так и представляю их на лужайке у домика на Мелбери [40] , в кружевах и рюшах, все статные и царственные (а позади непременно следует чернокожий карлик с обезьянкой), словно самое главное в жизни – это их красота и добродетель, а остальное не в счет. Но иногда мне кажется, что они сделали больше, чем мы. Они были , и это главное. Они как корабли, величавые корабли, идущие своим курсом, никого не пихая и не толкая, не переживая, как мы, из-за каждого пустяка, – гордые корабли под белыми парусами.
Кэтрин пыталась прервать этот монолог, но не получилось, и ей оставалось лишь перелистывать одну за другой страницы альбома со старыми фотографиями. Лица этих мужчин и женщин казались одухотворенными, в отличие от ныне живущих суетливых современников, и, как справедливо заметила ее мать, в тех лицах чувствовались и величавое достоинство, и спокойная уверенность, как у мудрых правителей, пользующихся всеобщей любовью и уважением. Некоторые поражали редкостной красотой, другие отталкивающим уродством, не было среди них лишь унылых и заурядных. Величественные жесткие складки кринолинов смотрелись на дамах так естественно, сюртуки и шляпы джентльменов многое могли сказать о характере их владельцев. От них веяло умиротворением, и, глядя на них, Кэтрин словно перенеслась куда-то на край земли, где слышался лишь тихий шум прибоя. Но при этом не забывала, что прошлое все же нужно как-то соединить с настоящим.
Миссис Хилбери меж тем вспоминала все новые истории.
– Это Джейни Мэннеринг, – и указала на роскошную седовласую даму, чье атласное платье было густо расшито жемчугом. – Должно быть, я уже рассказывала тебе, как однажды она входит в кухню и видит: повар, в стельку пьяный, валяется под кухонным столом, а к ним в тот день императрица [41] должна была пожаловать на ужин. Так что же? Засучив бархатные рукава (а она всегда одевалась не хуже императрицы), Джейни сама принялась стряпать и вышла потом к гостям свежа как утренняя роза. Она многое могла сделать своими руками – все они могли – и дом построить, и нижнюю юбку вышивкой украсить. А это Куини Кольхун, – продолжала миссис Хилбери, перелистывая страницы. – Отправляясь на Ямайку, она захватила с собой гроб, доверху набитый чудными шалями и шляпками, потому что на Ямайке гробов не достать, и все время боялась, что умрет там (так оно и случилось) и тело ее будет отдано на съедение белым муравьям. А это Сабина, самая из них красавица, ах! – когда она входила в комнату, казалось, восходит новая звезда. А это Мириам, в плаще своего кучера с пелериной, а на ногах у нее, тут не видно, сапоги с высокими голенищами. Вот вы, молодые люди, любите оригинальничать, но все не то в сравнении с ней!
Переворачивая страницы, она наткнулась на портрет статной дамы очень мужественного вида, ее голову фотограф увенчал короной.
– Ах ты, старая греховодница! – воскликнула миссис Хилбери. – И как же ты всех нас тиранила в свое время! Как мы все трепетали перед тобой! «Мэгги, – скажет она, бывало, – если бы не я, где бы ты была сейчас?» И это чистая правда, знаешь ли. Она сказала моему отцу: «Женись на ней», и он послушался, а бедняжке Кларе: «Падай ниц и боготвори его!» – и она так и сделала; правда, очень скоро встала с колен. И это естественно. Она была совсем дитя – восемнадцать лет, – к тому же полуживая от страха. Но эта старая тиранка все равно считала себя их благодетельницей. Она подарила им три месяца безоблачного счастья, а большего и желать нельзя – так она сама говорила, и знаешь, Кэтрин, я склонна думать, что она права. Многим из нас отпущено и того меньше, только мы делаем вид, что это не так, а они притворяться не могли. Мне кажется, – задумалась миссис Хилбери, – что в те времена в мужчинах и женщинах было больше искренности, которой, при всей вашей открытости, вам недостает.
Кэтрин снова попыталась что-то сказать. Но миссис Хилбери слишком увлеклась воспоминаниями, и ее уже было не остановить.
– Но, думаю, в душе они все же оставались друзьями, – продолжала она, – потому что она обычно напевала его песенки. Дай-ка вспомнить… – И миссис Хилбери, обладавшая довольно приятным голосом, попыталась исполнить известный романс на стихи отца, сочиненный неким композитором Викторианской эпохи и отличавшийся на редкость сентиментальной мелодией. – В них была жизнь, вот лучшее тому доказательство! – заключила она, стукнув кулачком по столу. – Вот чего нам так не хватает! Да, мы можем быть виртуозными, искренними, ходим на собрания, платим беднякам жалованье, но жить, как жили они, мы неспособны. Мой отец по три ночи в неделю проводил без сна и все же наутро всегда был бодр и полон сил. Вот – я прямо слышу из детской – он напевает на лестнице, поджаривает кусок хлеба на острие шпаги-трости, а потом отправляется на поиски дневных радостей – в Ричмонд [42] , Хэмптон-Корт [43] или на суррейские холмы. Почему бы и нам не съездить туда, Кэтрин? День сегодня чудесный.
В эту минуту, как раз когда миссис Хилбери глянула за окно проверить погоду, в дверь постучали, и на пороге появилась сухопарая пожилая дама. «Тетушка Селия!» – воскликнула Кэтрин, при этом явно смутившись. Она уже догадалась, зачем та пожаловала. Разумеется, для того, чтобы обсудить ситуацию с Сирилом и женщиной, которая не была ему женой, а из-за нерешительности Кэтрин миссис Хилбери оказалась к этому совершенно не подготовлена. Настолько не подготовлена, что первым делом предложила отправиться втроем на прогулку в Блэкфрайерз [44] и посмотреть на место, где когда-то стоял шекспировский театр, потому что погода не очень подходит для загородных прогулок.
На это предложение миссис Милвейн ответила сдержанной улыбкой, которая должна была показать, что за долгие годы она привыкла к подобным чудачествам своей невестки и относится к ним с философским спокойствием. Кэтрин встала чуть поодаль, поставив ногу на каминную решетку, как будто эта поза позволяла ей лучше понять суть дела. Но, несмотря на присутствие тетушки, все связанное с Сирилом и его нравственным обликом казалось ей таким нереальным! Теперь главная трудность, как ей казалось, заключалась не в том, чтобы осторожно подготовить миссис Хилбери к этой новости, а в том, чтобы она ее осознала. И возможно ли с помощью умело брошенного лассо хоть на миг направить этот возвышенный ум к такой ничтожной малости? Нет, куда лучше сказать прямо, без обиняков.
– Думаю, мама, тетя Селия пришла поговорить о Сириле, – быстро и деловито сообщила она. – Тетя Селия узнала, что Сирил женат. У него жена и двое детей.
– Нет, вовсе он не женат, – поспешила добавить миссис Милвейн, понизив голос и обращаясь только к миссис Хилбери. – У него двое детей и еще один на подходе.
Взгляд миссис Хилбери выражал недоумение.
– Мы не хотели говорить тебе, пока не будем знать наверняка, – добавила Кэтрин.
– Но я всего пару недель назад видела Сирила в Национальной галерее! – воскликнула миссис Хилбери. – Не верю ни единому слову, – и удостоила миссис Милвейн снисходительной улыбкой, словно хотела сказать: каждый может ошибиться, а уж бездетной женщине, чей муж корпит над циркулярами в Министерстве торговли, это вдвойне простительно.
– Я тоже не хотела верить, Мэгги, – сказала миссис Милвейн. – И долгое время отказывалась верить. Но потом увидела – и пришлось поверить.
– Кэтрин, – спросила миссис Хилбери, – а твой отец об этом знает?
Та кивнула.
– Сирил женат! – повторила миссис Хилбери. – И не сказал нам ни слова, хотя мы принимаем его у себя в доме с детских лет, – сын благородного Уильяма! Нет, я не верю своим ушам!
Чувствуя, что бремя доказательств легло на нее, миссис Милвейн начала свой рассказ. Это была пожилая и хрупкая на вид дама, но ее бездетность, казалось, налагала на нее малоприятные обязанности оберегать честь семьи и наводить в ней порядок, что и стало главным делом ее жизни.
Больше книг Вы можете скачать на сайте - Knigochei.net
– Я уже давно заподозрила неладное, – начала она свой рассказ тихим, прерывающимся от волнения голосом. – Он как-то осунулся, на лице появились морщины. И я отправилась к нему на квартиру, когда узнала, что он поступил на службу в колледж для бедняков. Он читает им лекции по римскому праву, а может, греческому. Квартирная хозяйка сообщила, что мистер Алардайс ночует там раз в две недели, не чаще. И выглядит таким усталым и больным, сказала она. Она видела его с какой-то юной особой. Я сразу догадалась, что к чему. Зашла к нему в комнату, а там конверт на каминной полке и письмо с адресом на Ситон-стрит, недалеко от Кеннингтон-роуд.
Миссис Хилбери, похоже, все это слушать было не очень приятно, и она даже стала тихонько напевать недавнюю мелодию, словно могла этим остановить льющийся на нее поток слов.
– Тогда я пошла на Ситон-стрит, – невозмутимо продолжила тетушка Селия. – Такое убожество: меблированные комнаты, канарейки в окнах и тому подобное. Дом под номером семь не лучше остальных. Я звонила, стучала – никто не вышел. Я походила вокруг немного. И уверена, внутри кто-то был – дети, колыбелька. Но никто не ответил – никто. – Она вздохнула, устремив застывший взгляд подслеповатых голубых глаз в пустоту, и закончила свою печальную повесть: – Я осталась на улице, думая: вдруг увижу кого-нибудь из них. Долго я так стояла. В трактире на углу какие-то мужланы горланили песни. Наконец дверь открылась, и кто-то быстро прошел мимо меня – женщина. Нас разделяла только почтовая тумба.
– А как она выглядела? – поинтересовалась миссис Хилбери.
– Неудивительно, что ей удалось завлечь несчастного мальчика. – Вот и все, что миссис Милвейн сочла нужным ответить.
– Бедняжка! – воскликнула миссис Хилбери.
– Бедный Сирил! – уточнила миссис Милвейн.
– Но им не на что жить, – продолжила миссис Хилбери. – Если бы он пришел к нам как приличный человек и сказал: «Я сделал глупость» – можно было бы пожалеть его, попытаться как-то помочь. В конце концов, ничего постыдного он не совершил. Но ведь он ходил к нам все эти годы и притворялся, чтобы все думали, что он одинокий. А бедная покинутая женушка…
– Она не жена ему, – прервала ее тетушка Селия.
