Сделав три-четыре движения, он вернул эротическую картинку на место. Он ведь только
демонстрировал. Напомнил. Возможно, он думал, что мы подзабыли. Он еще и еще глянул на
нас: все ли понятно?.. Затем деловито кашлянул… И первоначальную картинку наконец убрал, распрямив девицу. Но юбчонку ей не опустил. Жопка так и сверкала.
Еще секунду они стояли рядом и спокойно ждали. И только тут, одернув юбку, она повер-нулась, и мы могли увидеть ее холодноглазое лицо.
– Нет. Пятьдесят – это дорого, – еле выговорил Виктор Олегович Одинцов пересохшими
губами.
Мы молчали. Мы дышали. (Мы слышали дыхание друг друга.) Парень и девица направились к дверям:
– Идем-идем, Алехандра! Эти мудаки окаменели дня на четыре. Представляешь, какие
у них сейчас члены!
В дверях он обернулся:
– Вам что – копеешных привести?
Виктор Одинцов покачнулся, удерживая равновесие. И вдруг оперся рукой о стол…
Бледный, он, однако, повторил прежнее:
– Двадцать – потолок. Не дороже.
Парень хмыкнул:
– Ладно. Через часок… Но едва ли… Если получится такую найти – звякну.
15
В. С. Маканин. «Долгожители (сборник)»
Антилидер
1
Внешность выдавала его. Когда Куренков на кого-то злился, он темнел лицом, смуглел, отчего на лоб и щеки ложился вроде бы загар, похожий на степной. Он худел. И можно сказать, что становился маленьким.
– Ну и что теперь? – грозно спросила Шурочка.
Вглядываясь в его загар, она добавила:
– Ты, Куренков, смотри у меня!
Он виновато пожал плечами и что-то промычал. Он ел, жевал. Шурочка вгляделась
вновь. (В тех случаях, если ее подозрение было несправедливым – а такое тоже бывало, –
именно речь Толика, ласковая и несколько смущенная, успокаивала ее. Шурочка говорила ему:
– Ты, Куренков, смотри у меня!
На что он, именно что смущаясь, отвечал:
– Ты, Куренкова, не бойсь…
(Получалось мило.)
Но теперь он не ответил. А поужинав, он пошел мыться и попросил потереть ему спину, что также было для Шурочки приметой и признаком. Со стороны приметы могли казаться
пустячными, но ведь жена мужа знает. В малогабаритной квартирной ванной он напускал
столько пару через душевой шланг, что ему было жарко и хорошо, как в парилке, зато там и тут
– отовсюду падали капли. (Шурочка не раз его ругала, так как отсыревали стены: «Лодырь! Шел
бы в баню!..») Распарившийся, он выглянул в дверь и, выставив голову в дверной проем, попросил Шурочку – потри, мол, спину. У него как бы не было сил: он стоял, голый и худой, весь
уменьшившийся, и ныл, жалобно просил потереть спину, как мальчишечка, который болен и
который просит помыть его, слабого, хотя бы из жалости. Шурочка возилась с посудой. Увидев
высунувшуюся его башку, она поворчала, но, конечно, спину ему потерла, обратив лишний раз
внимание, что не только лицо, но и тело у него потемнело. Он вдруг стал смуглым.
