Маринке. Зато у выхода он приостановился и сказал Куренкову, криво улыбаясь:

– Не знаешь ты, как сорят деньгами, Толик. И не хамил я – наговорили тебе… – И ушел, а Маринка Князева всхлипывала.

– Не ной, – сказал Куренков. – Не я, так другой бы его выставил…

Изгнавший любимца Куренков возвращался; он пересек широкую дорогу, пропустив

теперь в обратную сторону катящийся пустой троллейбус. Разбитое лицо ныло. Он уже видел

веселые окна, где продолжалось гулянье. Из приоткрытого окна Шурочка, высунувшись, грозила ему кулаком.

Некоторое время Куренков ходил виноватый – самое постыдное – это, конечно, перепить

и подраться на Новый год. И ведь человек тридцати лет, не мальчишка. Особенно же он вино-ватился перед Шурочкой; смирный и кающийся, он лишь изредка пытался в свое оправдание

что-то сказать.

– Ну, Шура, – говорил он негромко, – ну почему же одному все можно – и деньги, и

похвальба? А его еще любят, унижаются…

Такая у него была манера объяснять и оправдываться, но Шурочка быстро его прижала: это кто же перед Тюриным унижался? Чего это ты выдумываешь?.. Василия Тюрина любили, верно, но никто не унижался. Тогда Куренков завилял: мол, выпил лишнего и не знаю, мол, как получилось, но от его виляния Шурочка, как всегда, вошла в еще больший гнев. Она даже

ударила его своей сильной рукой по шее. Она хлестнула, он, как всегда, стерпел и смолчал.

– Да что ж ты за выродок такой! – говорила Шурочка в гневе, а он сидел напротив нее

притихший.

Объяснение было долгим.

– Поверила бы, если б не знала тебя!.. Но ведь не первый, не первый раз! Ведь я-то тебя

знаю! – вскрикивала Шурочка, а он помалкивал и все кивал головой: да, виноват.

21

В. С. Маканин. «Долгожители (сборник)»

Когда Шурочка говорила: вправьте же ему мозги! – друзья ее не понимали. Шурочка даже

вышла из себя, напомнив им кое-какие случаи, происшедшие с Куренковым, но для них эти

случаи не стояли в одном ряду. «С кем чего не бывает?», «Да ты спятила – чего ты Толика тира-нишь?». Друзья детства не придавали значения его срывам, очень к тому же редким. «Нельзя

уж и выпить мужику». Они и впрямь считали, что он попросту выпил лишнего, бывает же.

Более того, жена Алика Зимина назвала Шурочку занудой. Время от времени они все

жаловались друг дружке на своих мужей – жены и есть жены, но в жалобе надо знать меру.

Шурочка, на взгляд жены Алика Зимина, перегибала.

– Да живи ты спокойнее! – говорила она.

Но Шурочка не могла жить спокойной, зная из рассказов Толика, как возникает в нем

жгучая неприязнь к человеку и как он ничего не может с собой поделать. В прошлом, что ли, году или в позапрошлом он озлобился на какого-то удачника до такой степени, что сам своей

злобы испугался: ночью, в постели, он вдруг сел и говорит Шурочке:

– Завтра не пускай меня туда, Шура… Не пускай!

И она не пустила.

Шурочка позвонила свекрови.

– Мама, – так Шурочка называла свекровь. – Толик опять подрался.

– О, господи!

– Мама, раз ему сошло с рук, два сошло – но ведь в конце концов он попадет в тюрьму!

Свекровь жила за городом. Она пообещала приехать и поговорить, но не приехала. Даже

и она, мать, судя по ее вздохам, думала, что случилась обычная драка по пьянке, советовала

не давать пить, особенно же не давать опохмеляться, а про себя полагала, что годам к сорока

у сына это пройдет. Никто не понимал Шурочку. В телевизионном ателье Шурочка сидела на

приемке, место ее считалось бойким и модным, но ведь с клиентом не поговоришь. Наконец

народ схлынул. Мастера, удалившись в бытовку, в глубине ателье застучали в домино. Шурочка

расслабилась. Слева от длинного приемочного стола стояли три телевизора напоказ (в центре

цветной – мол, какова работа!), по всем по трем гнали вчерашний хоккей, и свист был – хоть

зажимай уши.

Но, если выключить было нельзя, убрать звук на время было можно.

Старый мастер, когда Шурочка рассказала о муже, покачал головой:

– Н-да. Он у тебя самолюбивый.

– Да нет же! Нет! – И Шурочка в который уже раз объяснила, что Куренков вовсе не