доказывал. А директор посмеивался.
Зам случайно скользнул взглядом по проходящему мимо. И сказал:
– Вот вам Ключарев – и способный, и трудолюбивый, и кандидат наук. А вы все еще
держите его в научных сотрудниках.
– Может, это вы его держите, – парировал директор. Он посмеивался.
– Я?
– Конечно, вы, – посмеивался директор.
Ключарев встал в шаге от них. Он не навязывался. Он, в общем, шел своим путем. Однако
уйти или пройти мимо, когда о тебе говорят вслух и на тебя смотрят, было как-то неудобно.
– Не надо спорить, – сказал он им сдержанно и негромко. – Это я сам себя держу.
Те заулыбались. Им понравилось, что он не навязывается. Директор сказал:
– Я спешу. Ей-богу, я очень спешу, – и пошел к выходу.
Зам догонял его и говорил:
– Ключарева давно пора сделать начальником отдела.
– Ну и сделайте, – отвечал директор.
Часом позже – и это никак не было связано с разговором директора и его зама, это
было совсем с другой стороны – Ключарев узнал, что его статья принята журналом и вскоре
будет опубликована. А дома вечером жена вновь сказала: «Звонила подруга. Есть новость», – и
новость эта состояла в том, что беднягу Алимушкина бросила жена. Она совсем ушла от него.
Разменяла квартиру. Воспользовавшись тем, что Алимушкин погибает («Он совершенно без-волен! Он все время как заспанный!»), красавица выменяла себе милую однокомнатную квар-тирку, а полуспящего Алимушкина загнала в какую-то сырую комнатушку. Там он и живет.
Там он и погибает, сказала жена, и Ключарев не мог не отметить, что его удачи и неудачи Алимушкина по-прежнему идут бок о бок.
На следующий вечер по телефону пришла еще новость: беда не ходит одна – Алимушкина выгнали с работы. Он что-то там напутал или что-то сделал не так и в придачу выбросил
важные бумаги в корзинку для мусора. Они вполне могли отдать его под суд, но пожалели.
Они его просто выгнали. Дело было, по-видимому, не в важных бумагах и не в корзинке для
мусора, – вялость и бездеятельность Алимушкина осточертели уже всем и каждому, а капля
переполнила чашу.
– Чем же он живет? – спросил Ключарев. Он не имел в виду духовный мир Алимушкина.
Он имел в виду – на какие деньги.
– Не знаю, – ответила жена. И именно потому, что не знала, она попросила Ключарева
зайти к Алимушкину и еще раз проведать. Зайди, сказала, ну что тебе стоит. И напомнила: когда-то давно они вместе видели Алимушкина в какой-то компании, и Алимушкин был самый
живой среди всех, он был такой остроумный и блестящий.
Ключарев спросил у жены:
– А если бы он не был остроумный и блестящий, ты бы его сейчас – когда он в беде –
не жалела?
– Не знаю.
Ключарев тут же отметил это неуверенное «не знаю» и не без удовольствия сказал:
– А ведь это плохо, моя радость. Ты жалеешь избранных.
Однако женским чутьем она и тут нашла выход. Она ответила:
– Не знаю… Если бы он не был остроумным и блестящим, он был бы каким-то еще.
Например, тихим и сентиментальным – такого человека тоже жалко.
