Маринке. Зато у выхода он приостановился и сказал Куренкову, криво улыбаясь:
– Не знаешь ты, как сорят деньгами, Толик. И не хамил я – наговорили тебе… – И ушел, а Маринка Князева всхлипывала.
– Не ной, – сказал Куренков. – Не я, так другой бы его выставил…
Изгнавший любимца Куренков возвращался; он пересек широкую дорогу, пропустив
теперь в обратную сторону катящийся пустой троллейбус. Разбитое лицо ныло. Он уже видел
веселые окна, где продолжалось гулянье. Из приоткрытого окна Шурочка, высунувшись, грозила ему кулаком.
Некоторое время Куренков ходил виноватый – самое постыдное – это, конечно, перепить
и подраться на Новый год. И ведь человек тридцати лет, не мальчишка. Особенно же он вино-ватился перед Шурочкой; смирный и кающийся, он лишь изредка пытался в свое оправдание
что-то сказать.
– Ну, Шура, – говорил он негромко, – ну почему же одному все можно – и деньги, и
похвальба? А его еще любят, унижаются…
Такая у него была манера объяснять и оправдываться, но Шурочка быстро его прижала: это кто же перед Тюриным унижался? Чего это ты выдумываешь?.. Василия Тюрина любили, верно, но никто не унижался. Тогда Куренков завилял: мол, выпил лишнего и не знаю, мол, как получилось, но от его виляния Шурочка, как всегда, вошла в еще больший гнев. Она даже
ударила его своей сильной рукой по шее. Она хлестнула, он, как всегда, стерпел и смолчал.
– Да что ж ты за выродок такой! – говорила Шурочка в гневе, а он сидел напротив нее
притихший.
Объяснение было долгим.
– Поверила бы, если б не знала тебя!.. Но ведь не первый, не первый раз! Ведь я-то тебя
знаю! – вскрикивала Шурочка, а он помалкивал и все кивал головой: да, виноват.
21
В. С. Маканин. «Долгожители (сборник)»
Когда Шурочка говорила: вправьте же ему мозги! – друзья ее не понимали. Шурочка даже
вышла из себя, напомнив им кое-какие случаи, происшедшие с Куренковым, но для них эти
случаи не стояли в одном ряду. «С кем чего не бывает?», «Да ты спятила – чего ты Толика тира-нишь?». Друзья детства не придавали значения его срывам, очень к тому же редким. «Нельзя
уж и выпить мужику». Они и впрямь считали, что он попросту выпил лишнего, бывает же.
Более того, жена Алика Зимина назвала Шурочку занудой. Время от времени они все
жаловались друг дружке на своих мужей – жены и есть жены, но в жалобе надо знать меру.
Шурочка, на взгляд жены Алика Зимина, перегибала.
– Да живи ты спокойнее! – говорила она.
Но Шурочка не могла жить спокойной, зная из рассказов Толика, как возникает в нем
жгучая неприязнь к человеку и как он ничего не может с собой поделать. В прошлом, что ли, году или в позапрошлом он озлобился на какого-то удачника до такой степени, что сам своей
злобы испугался: ночью, в постели, он вдруг сел и говорит Шурочке:
– Завтра не пускай меня туда, Шура… Не пускай!
И она не пустила.
Шурочка позвонила свекрови.
– Мама, – так Шурочка называла свекровь. – Толик опять подрался.
– О, господи!
– Мама, раз ему сошло с рук, два сошло – но ведь в конце концов он попадет в тюрьму!
Свекровь жила за городом. Она пообещала приехать и поговорить, но не приехала. Даже
и она, мать, судя по ее вздохам, думала, что случилась обычная драка по пьянке, советовала
не давать пить, особенно же не давать опохмеляться, а про себя полагала, что годам к сорока
