– Да, – вздыхал он, – не повезло мне.

А Шурочка думала: тебе-то, может, и не повезло. Но ей, Шурочке, уж точно повезло. И

Сыропевцеву повезло, и Оле Злотовой – всем им, можно сказать, повезло.

И все же он сорвался, и Шурочка впервые тогда подумала, что, может быть, и правда, судьбу не объедешь (для Шурочки случившееся было слишком внезапным). Скопившийся в

Куренкове и как бы неисшедший заряд зла дал себя знать: не прошло и недели, как он, слабый

еще, ввязался в автобусную драку, которая затем, скатываясь по ступенькам, превратилась в

драку уличную. Куренков никого там не знал, а зачем он ввязался – непонятно. Когда его

сбили, он упал на асфальт и, пинаемый, пустил в ход какой-то жесткий предмет, оказавшийся

под рукой. Такая вот случайность.

После выяснилось, что на асфальте лежала ножка изящного журнального столика, кем-то

в сутолоке выроненная или утерянная. В зале суда изящная ножка, будучи поднятой, гляделась

как палица. Суд был скор и справедлив. В числе других подравшихся Куренкову дали два года

тюрьмы, но с отбыванием по смягченной системе: один плюс один.

На суде он выглядел потерянным: он никогда не дрался в автобусах и не понимал, как

это с ним случилось. Народу было немного, пришли только друзья. Шурочка ревела чуть ли

не в голос: она досидела до конца. Опухшая и некрасивая, когда им разрешили свидание, она

без конца спрашивала:

29

В. С. Маканин. «Долгожители (сборник)»

– Толик! Толик!.. Ну как же так?!

Он неуверенно разводил руками; остриженный, он таращил глаза: не знаю, мол, как

вышло; он тоже коротко всхлипнул, когда заговорили о дочке.

Панов утешил Шурочку, был к ней очень внимателен, и, в частности, он объяснил, что

случившееся – к лучшему, как это ни горько. Все равно однажды кончилось бы тюрьмой, так

что Шурочка может считать, что мелкая уличная драка могла быть кровавей, а исход – хуже, и пусть-ка в тюрьме Куренков, пока не поздно, определит себя и поймет. Он неглуп: ему есть

о чем подумать. Надо радоваться еще случаю. Могло быть, что в конце концов он изувечил бы

какого-нибудь интересного, яркого человека, он же именно таких людей не любил и на таких

именно копил злобу, – это ли лучше?.. «Получается – туда ему и дорога?» – спросила Шурочка.

«Я так не сказал». – «Получается – туда и дорога», – повторила Шурочка с горечью и с болью, не умея никак смириться с мыслью, что лучшее место для ее Толика – тюрьма.

Она написала ему письмо в Восточную Сибирь, полное разных ласковых слов – и приня-тых меж ними, и новых, которые она сочиняла, глотая слезы. Завершалось письмо главным, а главное сейчас было – вернуться живым и здоровым. Это значило, что уж теперь, там, он

должен, наконец, вести себя сдержанно. «Ты, Куренков, смотри…»

Он ответил, что, конечно, привыкнуть ему здесь непросто, а все же и здесь люди, и он

привыкает. А вот плохо спит и беспокоится она напрасно, в том смысле все хорошо, и тоже

закончил письмо обычным у них выражением: «Ты, Куренкова, не бойсь…»

Свидание им не разрешили, так что Шурочка писала ему письма и отправляла посылки.

И конечно, она передавала ему приветы от друзей. Туковский Виктор Викторович, сосед, посмотрев обратный адрес Толика, сказал Шурочке, что да, пусть она не волнуется, таков

режим – свидание им разрешат на следующий год.

Когда Толик и она, дружившие с детства, поженились, это было так просто, так естественно, что Шурочке подумалось, что ничего не произошло. Они даже и свадьбы не устраи-вали. После загса выпили у Зиминых, потом у Гены Скобелева. А потом пошли в кино. Они

посмотрели потрясающую французскую кинокомедию, Шурочка много смеялась и была счастлива. Она и тогда обожала кино.

Когда фильм кончился, Шурочка на обычном их повороте улицы сказала Куренкову:

– Ну, пока.

– По-моему, ты кое-что забыла. – Он засмеялся.

– Ой! – Она спохватилась.

И тут они оба громко засмеялись.

30

В. С. Маканин. «Долгожители (сборник)»

4

Свой второй год Куренков отбывал уже как бы на воле – в трехстах километрах от ИТК, в

маленьком сибирском городке. Он и там был работящий и старательный. Он и там был смирный. Он работал по своей же специальности слесарем-сантехником и без всякой охраны. У

него лишь не имелось права выезда из этого городка, где каждую неделю надо было отмечаться