Виктор Викторович Туковский настаивать, конечно, не стал. Он тут же кивнул – разумеется, мол, дело не мое, и, пожалуйста, извините. Туковский с газетами даже и заспешил, ушел. Он поднялся на свой пятый этаж и, может быть, уже забыл, что сказал, ведь утренние
разговоры зачастую бывают лишь от настроения. Но именно после того, как бывалый сосед так
нехорошо накаркал, Шурочка сделалась неспокойна, она позвонила своему любимому человеку Панову и сказала, что волнуется и что Куренков, кажется, опять копит зло; тогда-то кинокритик, вздохнув, ответил:
– Да, Шурочка. Ты не скучаешь в жизни…
Сговорившись, она пришла к кинокритику домой. Они немного выпили, а помиловались
и того меньше, после чего Шурочка сразу же заговорила о своем наболевшем: боюсь, мол, Толик мой сядет в тюрьму. Как быть и что тут можно поделать, если бывшие зэки его уже сейчас
за своего принимают. Боюсь, что сядет, повторяла она. Голос ее дрожал, а Панов неделикатно
спросил:
– Как – он не сидел еще?
– Никогда!
– Разве? – переспросил кинокритик, и тут они с Шурочкой поссорились. Она даже оби-делась. Не раз и не пять она рассказывала ему от самого детства чуть ли не всю свою жизнь, он же ее слова и рассказы забывал, или не помнил, или просто путал: он как бы любил не
разговоры с Шурочкой, а ее саму. Шурочка же разговорам с умным, тонким человеком при-давала большое значение и, можно сказать, за них-то Панова и полюбила. Правда, и одевался
он замечательно, со вкусом. Против этого она тоже не могла устоять.
Шурочка вновь напомнила: ее Куренков человек смирный, спокойный, но иногда (раз
в год, раз в два года) он как бы ревнует и вдруг начинает копить зло на человека, который
излишне выделяется. Если кто-то над другим возвышается – он его не любит. Если Василий
Тюрин выделялся, скажем, модной болтовней, беспечностью, а также некоторым излишком
денег, которые бросал направо и налево, то еще более ясно выделялся появившийся в их компании инженер Сыропевцев: он был красив. К тому же Сыропевцев тоже был с машиной.
– Того он не любит, этого не любит, – скажи, а не много ли он себе позволяет?
– Ты у него это спроси.
Закурив, кинокритик сказал:
– Думаю, что он завистник.
– Э, нет.
– Он просто умеет это скрывать…
– Вот и нет! – рассердилась Шурочка (Панов к этой минуте разместился на тахте, поку-ривая и свесив ноги, а Шурочка полулежала).
В гневе Шурочка вскочила с постели и, взмахивая рукой, рассказывала про равнодушие
Куренкова к деньгам, к тряпкам, про его безразличие к машинам.
26
В. С. Маканин. «Долгожители (сборник)»
Объяснила она и про жжение в груди: средоточие скапливающейся на кого-нибудь злобы.
И про то, как он худеет и заболевает.
– А ведь он у тебя антилидер! – воскликнул на этот раз Панов.
– Что это такое?.. Психопат?
– Что-то вроде. – Панов кивнул.
И тут же Панов спросил: а в детстве, мол, и в школе не поколачивал ли Куренков отлич-ников, а также красивых мальчиков, нравящихся школьницам. Не был ли он в детстве обду-манно драчлив? Есть, мол, такой печально известный (даже и страшноватый) человеческий
тип, проявляющийся с раннего детства. Шурочка, не споря, сказала бы: да, да! – однако и тут
Панов не угадал. Куренков и Шурочка росли вместе, в одном дворе, Толик был мальчик спокойный, не драчливый, и уж точно, что к смазливым отличникам не приставал. Она бы заметила. Она и девочкой была наблюдательна.
– А все-таки это связано с детством, – стоял на своем Панов.
Шурочка взволновалась, ее била дрожь; на улице она натыкалась на старушек. Вернувшись домой, сказала:
– А знаешь, Куренков, что говорят про тебя умные люди – антилидер ты.
