семьи, это всегда чудесно. Сначала Алик играл им на саксофоне, потом на гитаре, – Куренков
любил вот так послушать, Шурочка и сама обожала такие минуты, она сидела в обнимку с
женой Алика, и мужья, захмелевшие, сидели рядом. Надвигающаяся беда забылась. Шурочке
стало хорошо: казалось, что завтра будет утро, и небо совсем очистится, и брызнет голубизна, что хоть глаза закрывай.
Когда проводили припозднившихся гостей, Шурочка, вся еще в настроении, легла и при-ластилась к нему. Толик, Толик, говорила она, а он отвернулся к стене. Такого никогда не
бывало, и Шурочка вспылила. Такой-сякой, кричала она (шепотом), наелся где-то на стороне, а теперь на жену не глядишь?.. В сердцах Шурочка столкнула его с кровати. Он ушел на кухню.
Он ушел и курил там до желтизны. Но Шурочка и туда пошла за ним: сознайся, мол. Она еще
раз толкнула его в спину. Он молчал, курил, и тогда Шурочка стала бить посуду: она хлопала об
пол одну за другой чайные чашки, пока дочка, допоздна в своей комнате зубрившая басню, не
вбежала с криком: «Мама! мама!..» – «Ложись спать!» Та ушла, что-то вскрикивая. И только
тут Шурочка наконец успокоилась, утихла. Скрыв вздох, она замела в угол побитое. К счастью, дочка скоро уснула. Они тоже легли. Они лежали, отвернувшись друг от друга.
Они долго молчали, потом, вдруг повернувшись, Шурочка прошептала ему прямо в ухо:
«Смотри, если Сыропевцева хоть пальцем тронешь! Не хочу быть замужем за зэком!..» И
Куренкова передернуло от того, что Шурочка прочла его мысли, как свои. Он весь сжался в
комок. Молчал. Потом его забило мелкой дрожью. Он повернулся к Шурочке, стал говорливый
и ласковый, но Шурочка уж и не хотела, какая там ласка, когда пора спать. И тут она вспомнила
совет Панова. Она стала мягкой, нежной, зашептала:
– Толик… Скажи, скажи, что задумал… Доверься.
Она целовала его в шею, нежно гладила, и он открылся, что да, опять жжет грудь и что
он боится срыва, особенно же когда они пойдут на день рождения. «Ах, Толик…» – шептала
Шурочка, пораженная тем, как правильно работало предчувствие и как дорог совет любимого
человека. Панов был умница. Но до чего ж Толик оказался скрытен (ведь она как просила
обойтись без стычки, умоляла)…
– …Я уж собрался завтра париться, и чтоб ты спинку мне потерла.
– Толик!
– Не трону его, не трону! Обещаю! Я ведь рассказываю тебе, чтоб знала…
Они оба обрадовались, она – его доверию, он – ее готовности его понять. Они называли
друг друга ласковыми словами. Они долго и сбивчиво говорили, даже вдруг проголодались
– полуголые выскочили из постели, пошли в поздний тот час на кухню, но и там, поставив
чайник, надрезав колбасы, говорили вперебой: «Не пойду я на день рождения…» – «Скажись
больным». – «Ну да, – так и сделаем!» – «Как же я люблю тебя, Толик, когда ты добрый! Как
же я люблю!» – всхлипывала Шурочка, сбросившая с плеч беду, счастливая, и он, счастливый, ей отвечал: «А я?.. Я тоже люблю».
Марине Князевой удалось отправить дочь к бабке, и без дочки можно будет погулять
вволю, хоть допоздна, о чем Марина и сообщила звонком. Шурочка, купившая свиные ножки, 28
В. С. Маканин. «Долгожители (сборник)»
взялась сварить холодец. Она, мол, холодец, но Маринка пусть испечет свой замечательный
пирог с капустой, она умеет. Если Маринка расстарается, пирог будет замечательный, а помо-гать ей сделать стол придет жена Алика Зимина, ну а выпивку, конечно, организуют мужики.
В их магазине водки может не оказаться, пусть тогда Сыропевцев с Олькой Злотовой съездят
в центр, запасутся, деньги сочтем после. Сыропевцев на машине, и, стало быть, логично, что
за водкой поедут они. Тем самым они с Олькой тоже примут участие. Шурочка хлопотала, советовала, а сердце у нее сжималось: сердце ныло.
