тут Шурочка наконец успокоилась, утихла. Скрыв вздох, она замела в угол побитое. К счастью, дочка скоро уснула. Они тоже легли. Они лежали, отвернувшись друг от друга.

Они долго молчали, потом, вдруг повернувшись, Шурочка прошептала ему прямо в ухо:

«Смотри, если Сыропевцева хоть пальцем тронешь! Не хочу быть замужем за зэком!..» И

Куренкова передернуло от того, что Шурочка прочла его мысли, как свои. Он весь сжался в

комок. Молчал. Потом его забило мелкой дрожью. Он повернулся к Шурочке, стал говорливый

и ласковый, но Шурочка уж и не хотела, какая там ласка, когда пора спать. И тут она вспомнила

совет Панова. Она стала мягкой, нежной, зашептала:

– Толик… Скажи, скажи, что задумал… Доверься.

Она целовала его в шею, нежно гладила, и он открылся, что да, опять жжет грудь и что

он боится срыва, особенно же когда они пойдут на день рождения. «Ах, Толик…» – шептала

Шурочка, пораженная тем, как правильно работало предчувствие и как дорог совет любимого

человека. Панов был умница. Но до чего ж Толик оказался скрытен (ведь она как просила

обойтись без стычки, умоляла)…

– …Я уж собрался завтра париться, и чтоб ты спинку мне потерла.

– Толик!

– Не трону его, не трону! Обещаю! Я ведь рассказываю тебе, чтоб знала…

Они оба обрадовались, она – его доверию, он – ее готовности его понять. Они называли

друг друга ласковыми словами. Они долго и сбивчиво говорили, даже вдруг проголодались

– полуголые выскочили из постели, пошли в поздний тот час на кухню, но и там, поставив

чайник, надрезав колбасы, говорили вперебой: «Не пойду я на день рождения…» – «Скажись

больным». – «Ну да, – так и сделаем!» – «Как же я люблю тебя, Толик, когда ты добрый! Как

же я люблю!» – всхлипывала Шурочка, сбросившая с плеч беду, счастливая, и он, счастливый, ей отвечал: «А я?.. Я тоже люблю».

Марине Князевой удалось отправить дочь к бабке, и без дочки можно будет погулять

вволю, хоть допоздна, о чем Марина и сообщила звонком. Шурочка, купившая свиные ножки, 28

В. С. Маканин. «Долгожители (сборник)»

взялась сварить холодец. Она, мол, холодец, но Маринка пусть испечет свой замечательный

пирог с капустой, она умеет. Если Маринка расстарается, пирог будет замечательный, а помо-гать ей сделать стол придет жена Алика Зимина, ну а выпивку, конечно, организуют мужики.

В их магазине водки может не оказаться, пусть тогда Сыропевцев с Олькой Злотовой съездят

в центр, запасутся, деньги сочтем после. Сыропевцев на машине, и, стало быть, логично, что

за водкой поедут они. Тем самым они с Олькой тоже примут участие. Шурочка хлопотала, советовала, а сердце у нее сжималось: сердце ныло.

Толик сказался больным уже с утра, как ни уговаривали его друзья и как ни обижалась

Маринка. Толик держался хорошо, однако день был длинный – день еще не кончился. Шурочка

Куренкова варила холодец, отвлекая себя суетой, и пила валерьянку, прибрав уже к обеду весь

пузырек. К вечеру она была предельно взвинчена – приходил упрашивать Алик Зимин, но

и тут Толик, молодец, удержался! Отчасти помогло то, что Толик и впрямь заболел. Лицом

потемневший еще больше, он вдруг плохо себя почувствовал. Его знобило. И температура, как

бы тоже с ним сговорившись, скакнула к тридцати восьми.

Он обрадовался, когда узнал про температуру. Он сказал, как у них водилось:

– Ты, Куренкова, теперь не бойсь… – И стал раздеваться. Он лег в постель в ранний час.

Он велел дочке поужинать, а сам ужинать не стал. Он лежал в постели, посмотрел по

телевизору футбол, и то не до конца, слишком знобило. День рождения у Маринки тем временем шел полным ходом. Там были и Оля Злотова, и Сыропевцев, и Алик Зимин с саксофоном

и с гитарой, и Гена Скобелев, который всегда являлся со своей косенькой женой. Шурочка

отнесла им холодец, посидела там час, махнула несколько рюмочек – и домой. Нет, сначала все

вместе они позвонили оттуда: пьем, мол, твое здоровье, Толик, поправляйся без промедления.

Они услышали его голос, а потом в трубке была тишина. И мигом Шурочка помчалась домой

– благо все они жили близко, старая и нераспавшаяся московская компания. Когда Шурочка

прибежала, Куренков в постели бредил, бормотал какую-то чепуху. Он говорил о своих про-шлых загулах на стороне, о каких-то женщинах. Он весь горел.

В ночь случился кризис, температура упала, и утром Куренков лежал в постели весь слабый, но уже улыбающийся. Шурочка в телеателье не пошла, она сидела рядом, подавая Толику

чай и рассказывая, как вчера у Маринки Князевой пили за его здоровье. Его интересовало, как

там было и кто был. Шурочка рассказала обстоятельно, со вкусом.