— К черту план и к черту моего отца. Здесь важно не это. — Она хлопает ресницами.
— Боже мой, Деклан. Ты обиделся за меня?
— Они назвали тебя жадной до денег шлюхой. — Мои коренные зубы бьются друг о друга.
— По крайней мере, для этого они выбрали хорошую мою фотографию. Репортеры из «Хроники Чикаго» были не так добры, когда дело дошло до моего тайного объявления о беременности.
— Что?
Я едва могу видеть сквозь черные точки, заполняющие мое зрение, когда снова достаю телефон.
Айрис кладет свою руку поверх моей.
— Не беспокойся об этом.
Я должен был ее успокоить. Никто не заслуживает того, чтобы о нем так говорили. В то время как некоторые комментарии следовало ожидать, например, что она выходит за меня замуж только из-за зарплаты или моей фамилии, остальные достойны презрения. Они разбирают ее внешность. Ее интеллект. Ее сердце. Каждый из них вызывает у меня желание найти интернет-троллей, которые сказали что-то негативное о ней, и задушить их своими компьютерными шнурами. Если раньше я думал, что ненавижу средства массовой информации, то ничто не сравнится со жгучим желанием стереть первую поправку из американской истории.
Она сжимает мою руку, отрывая меня от убийственных мыслей.
— Это всего лишь слова.
Это всего лишь слова. Внутри у меня все кипит. Внешне я такой же холодный и расчетливый, каким меня описывают в статьях.
— Я ожидал от тебя другой реакции.
А что, по-твоему, она могла сделать? Кричать? Вопить? Плакать?
Все было бы лучше, чем нынешняя альтернатива — ее попытки успокоить меня. Я этого не заслуживаю.
— Я знала, что все это рано или поздно случится. — Она пожимает плечами, как будто все это ее не беспокоит, но это всего лишь ложь. Ее подбородок дрожит, и я ловлю себя на том, что сжимаю руки на коленях, чтобы не протянуть руку и не утешить ее.
Я утешаю ее? Я даже не знаю, с чего начать такую нелепость.
— Я разберусь с этим. — Она поднимает бровь.
— Что ты собираешься делать? Защищать мою честь?
— По крайней мере.
Ее смех снимает напряжение в моих мышцах.
— Пожалуйста, не делай глупостей, потому что злишься.
— Я не буду. — Она поднимает бровь. — Или что-нибудь, что может считаться уголовным преступлением.
— Это все еще считается преступлением, если меня не поймают? — Ее глаза светлеют, раскалывая ледяную глыбу моего сердца.
— Плата за выход из тюрьмы — это не то, чем можно похвастаться.
— Что толку с этих денег, если я должен следовать закону?
— В этом утверждении так много неправильного. Я даже не знаю, с чего начать.
— Тогда не надо.
Ее нос морщится.
— Двигаемся дальше. Мы должны подходить ко всему этому стратегически.
— Я уверена, что адвокат твоего дедушки начинает подозревать незаконность всего происходящего. — Какое бы хорошее настроение она ни вызвала минуту назад, оно исчезает из-за ее комментария.
Как она может думать об адвокате в такое время? Черт возьми, там были люди, которые угрожали ей смертью.
— Мне плевать на адвоката. — По крайней мере, не сейчас.
Она смотрит на меня так, словно у меня выросла вторая голова.
— Правильно. Что ж, независимо от твоего нынешнего мнения по этому поводу, у меня есть идеальный план.
Учитывая, что ее последний план закончился тем, что мы поженились, я могу только представить, как пройдет этот.
Я подумываю о том, чтобы поехать к отцу. Меня одолевает искушение сломать ему челюсть, но я сдерживаюсь. Ударив его, я только на мгновение почувствую себя лучше, в то время как уничтожение всего, что он любит, будет иметь гораздо более удовлетворительную альтернативу.
Расти, воспитываясь кем-то вроде него, означало развивать те же черты характера, потому что, чтобы выжить с кем-то вроде него, мне нужно было развиваться. Путем мучительных проб и ошибок я научился прижимать свои карты к груди, потому что любить что-то означало рисковать потерять это. Я любил и терял и одинаково презираю оба чувства.
Гулкий голос за дверью моего кабинета, сопровождаемый пронзительным смехом Айрис, заставляет меня подойти к двери и повернуть ручку. Я открываю ее и обнаруживаю Айрис и моего отца в середине смертельного соревнования взглядов.
