Это должно меня ранить, но я все еще не чувствую ничего. Не знаю, что сказать, но это мой самый серьезный шаг на пути к тому, чтобы уйти от Майка. Просто нужно продолжать, не оглядываясь назад.

— Я сегодня заберу свои вещи.

— Как хочешь. Завтра же вернешься, будешь говорить, как сильно любишь и нуждаешься во мне. Мы уже проходили через это дерьмо миллионы раз, Эмма.

Я уже на подъездной дорожке у дома бабушки, разговор с Майком нужно закончить до того, как я зайду внутрь. Ее отношение к нему то же, что и у мамы.

— Ты сегодня будешь дома? — мой голос передает желание повесить трубку.

— У меня планы с парнями. Девин уходит в академический отпуск с завтрашнего дня, так что мы выпьем.

— Хорошо, тогда я, наверное, уже уйду к тому времени, как ты вернешься.

— Точно, — он насмехается, — ты к тому времени уже будешь спать в моей кровати. Зачем эта ненужная драма, Эмма. Просто прекрати. Мне нужно работать, раз я уже потратил весь свой обед, слушая твои пустые угрозы.

«Это ты мне позвонил», – хочу сказать. — Хорошо, — снова спокойно произношу, — хорошего дня...?

Я вешаю трубку. Хотела бы я иметь возможность удалить Майка из своей жизни так же легко, как могу удалить его номер из телефона. Как бы там ни было, мне нужно ненадолго выбросить этого человека из мыслей, чтобы натянуть на себя улыбку для бабушки. Она всегда понимает, что что-то не так по тому, как я моргаю.

Захожу в дом, вижу ее, наклонившуюся над столом в гостиной.

— Бабушка, что случилось?

Она, подпрыгнув, хватается за ворот своей блузки и кажется напуганной.

— Эмма, — вдох, — я тебя не ждала.

Я смотрю мимо нее, в сторону микроволновки:

— Сейчас ровно два пятнадцать.

В это время я обычно и прихожу. Мама ее навещает по утрам, перед тем как уйти на работу, я — днем, а тетя Энни — как раз перед ужином. К счастью, мы все живем поблизости.

— О, точно, извини, — говорит она.

— Ничего страшного, — отвечаю ей, нежно прикасаясь к ее плечу и направляя в гостиную, — что-то случилось?

— Да, — слово выходит дрожащим.

— Тебе больно? Что происходит? — задаю вопрос, сразу же начиная беспокоиться, но я уже знаю о сегодняшних болях в груди, которые начались чуть раньше.

— Мне кажется, я сегодня умру, — слова звучат беспомощно.

— Нет, это не так — говорю я, помогая ей сесть.

Бабушка осторожно садится, погружаясь в мягкость своего потертого кресла.

— Мне девяносто два, Эмма. Это на семьдесят четыре года больше, чем я рассчитывала прожить.

Я сажусь на подлокотник кресла и кладу голову на ее хрупкое плечо.

— Почему ты так говоришь?

Измученно вздохнув и слегка покачав головой, она отвечает:

— Я не знаю, — ее рука падает на колени, глаза распахиваются, будто бы она смотрит сквозь стену или видит призрака, — это просто правда. Я не должна здесь быть.

Я не совсем понимаю, о чем она говорит, мне бы хотелось, чтобы бабушка объяснила чуть больше.

— Мое сердце болит. Руки трясутся и голос дрожит, но я не готова к тому, что все это закончится.

Я вскакиваю на ноги:

— Я звоню в 9-1-1, потом твоему врачу. Ты сегодня утром принимала аспирин?

— Нет, — огрызается она, прежде чем потянуть меня за руку, чтобы я села обратно, — у меня болит внутри. Мне страшно.

—Я не понимаю, о чем ты говоришь?

Она так не разговаривает. Она сильная и храбрая, никогда не боится.

Она снова говорит:

— С тех пор прошло уже больше семидесяти четырех лет.

— С каких пор?

— Это неважно, — она кладет голову во вмятину, которую пролежала на своем кресле за столько лет. Ее глаза закрываются, и она кладет свою мягкую руку на мою, — Эмма, ты навсегда останешься моей любимицей. Ты ведь знаешь это?

— Бабушка! — испуганно кричу я. Надавливаю руками на ее плечи и трясу, — Бабушка!

Нет, нет, нет! Я бегу к телефону, набираю 9-1-1, мои руки трясутся. Мир застывает во времени, когда я жду, что кажется вечностью, прежде чем меня соединят.

Эмма

Минуты превращаются в часы, пока мама, тетя Энни и я сидим в комнате ожидания, паникуя от дурного предчувствия. Откуда она знала, что произойдет что-то ужасное? Мы даже не знаем, жива ли бабушка, и чувство неизвестности у каждого из нас вызывает тошноту, что очевидно, поскольку за все это время мы не обменялись друг с другом ни единым словом.

— Она вела себя как-то странно прямо перед тем, как это случилось, — тихо говорю я, дергая нитку на моих рваных джинсах.

— Например? — спрашивает мама.

— Не знаю. Она говорила о том, что с каких-то пор прошло уже больше семидесяти четырех лет. Казалась сбитой с толку.

Энни повторяет:

— Семьдесят четыре года?

Я кладу телефон на маленький деревянный столик перед нами, раздраженная постоянными уведомлениями о сообщениях на «Фейсбуке», входящими звонками и рабочими электронными письмами.