— Тебе больно? Что происходит? — задаю вопрос, сразу же начиная беспокоиться, но я уже знаю о сегодняшних болях в груди, которые начались чуть раньше.
— Мне кажется, я сегодня умру, — слова звучат беспомощно.
— Нет, это не так — говорю я, помогая ей сесть.
Бабушка осторожно садится, погружаясь в мягкость своего потертого кресла.
— Мне девяносто два, Эмма. Это на семьдесят четыре года больше, чем я рассчитывала прожить.
Я сажусь на подлокотник кресла и кладу голову на ее хрупкое плечо.
— Почему ты так говоришь?
Измученно вздохнув и слегка покачав головой, она отвечает:
— Я не знаю, — ее рука падает на колени, глаза распахиваются, будто бы она смотрит сквозь стену или видит призрака, — это просто правда. Я не должна здесь быть.
Я не совсем понимаю, о чем она говорит, мне бы хотелось, чтобы бабушка объяснила чуть больше.
— Мое сердце болит. Руки трясутся и голос дрожит, но я не готова к тому, что все это закончится.
Я вскакиваю на ноги:
— Я звоню в 9-1-1, потом твоему врачу. Ты сегодня утром принимала аспирин?
— Нет, — огрызается она, прежде чем потянуть меня за руку, чтобы я села обратно, — у меня болит внутри. Мне страшно.
—Я не понимаю, о чем ты говоришь?
Она так не разговаривает. Она сильная и храбрая, никогда не боится.
Она снова говорит:
— С тех пор прошло уже больше семидесяти четырех лет.
— С каких пор?
— Это неважно, — она кладет голову во вмятину, которую пролежала на своем кресле за столько лет. Ее глаза закрываются, и она кладет свою мягкую руку на мою, — Эмма, ты навсегда останешься моей любимицей. Ты ведь знаешь это?
— Бабушка! — испуганно кричу я. Надавливаю руками на ее плечи и трясу, — Бабушка!
Нет, нет, нет! Я бегу к телефону, набираю 9-1-1, мои руки трясутся. Мир застывает во времени, когда я жду, что кажется вечностью, прежде чем меня соединят.
Эмма
Минуты превращаются в часы, пока мама, тетя Энни и я сидим в комнате ожидания, паникуя от дурного предчувствия. Откуда она знала, что произойдет что-то ужасное? Мы даже не знаем, жива ли бабушка, и чувство неизвестности у каждого из нас вызывает тошноту, что очевидно, поскольку за все это время мы не обменялись друг с другом ни единым словом.
— Она вела себя как-то странно прямо перед тем, как это случилось, — тихо говорю я, дергая нитку на моих рваных джинсах.
— Например? — спрашивает мама.
— Не знаю. Она говорила о том, что с каких-то пор прошло уже больше семидесяти четырех лет. Казалась сбитой с толку.
Энни повторяет:
— Семьдесят четыре года?
Я кладу телефон на маленький деревянный столик перед нами, раздраженная постоянными уведомлениями о сообщениях на «Фейсбуке», входящими звонками и рабочими электронными письмами.
— От кого столько сообщений? – спрашивает мама.
— Не знаю, — бормочу я себе под нос.
— Тогда, может, ты скажешь им, что занята срочными семейными делами?
Вместо этого тянусь вперед, чтобы выключить телефон, но, конечно, Майк должен был позвонить именно в ту самую секунду, как я нажимаю на кнопку выключения.
Беру трубку, раз я уже каким-то образом нажала на кнопку ответа:
— Что?
— Теперь это будет так? — спрашивает он с раздражением, как будто именно о нем я должна сейчас беспокоиться.
— Майк, прямо сейчас у меня нет на это времени. Бабушка потеряла сознание, мы в больнице. Не знаем, что происходит. Сейчас неподходящее время. Поговорим позже.
— О, черт, Эмма... извини меня. В какой вы больнице?
— «Масс Дженерал», — отвечаю. Но не то чтобы это имеет для него значение.
