В шесть Джексон поднимается, и без комфорта его тела, занимающего место рядом со мной, я без труда просыпаюсь. Он уверяет, что можно остаться здесь еще на некоторое время и поспать, но я подумала, будет неловко, если выйду отсюда одна и столкнусь с кем-нибудь из медицинского персонала. Поэтому решаю спуститься обратно в опостылевшую комнату ожидания.
Я готова приступить к поиску информации о Чарли, но в то же время нервничаю из-за того, что могу найти. Усложнит ли это жизнь бабушки или даст ей чувство покоя, которое она, возможно, искала половину своей жизни?
Приходится достать из сумки ноутбук и дневник, потому что я не помню, упоминалась ли фамилия Чарли, так что придется начать с этого.
Пролистав первые несколько записей, я натыкаюсь на имя Чарли Крейн. Могу только представить, сколько в мире Чарли Крейнов.
В браузере я набираю его имя и фамилию, а затем — солдат Второй мировой войны. Мое горло сжимается, когда над пустой страницей появляется крутящаяся иконка.
Ничего удивительного, когда на экране выпадает несколько страниц статей, но ни одной с именем Чарли в заголовке. Я удаляю часть о солдате Второй мировой войны и просто ищу его имя в широком поиске, но меня встречает еще больше страниц о Чарли Крейне. Все-таки хотелось бы знать, в какой стране он живет или жил, если уж на то пошло.
Не зная, с чего начать, я набираю в поисковике имя бабушки, чтобы проверить, какая информация всплывет о ней. Ее мало, но имя бабули есть в списке выживших, задокументированном на острове Эллис в тысяча девятьсот сорок четвертом году, а это значит, что между ее побегом и прибытием в США прошел еще целый год. Не представляю, что произошло за это время.
Мимо окна, отвлекая мое внимание от экрана, проплывает пятно в синей униформе. Дверь открывается, и Джексон просовывает голову внутрь. Как ему удается так хорошо выглядеть после пары часов сна? Я, наверное, сейчас похож на зомби.
— Амелия проснулась, так что можешь спуститься, — сообщает он мне.
Я вскакиваю с места, захлопываю ноутбук и бросаю его в сумку вместе с дневником.
— Она в порядке?
— Не совсем, — признается Джексон. — Хочу предупредить, что у нее все лицо в синяках. Чтобы ты не удивлялась, когда увидишь ее.
— Ей пришлось накладывать швы? — озабоченно спрашиваю я.
Он отрицательно качает головой и слегка улыбается.
— Нет. К счастью, это всего лишь поверхностные синяки.
— Хоть одна хорошая новость, — вздыхаю я.
— Эй, — говорит Джексон, входя в приемную. Обнимает и проводит рукой по моему затылку. — Она жива, и это хорошо. — Он совершенно прав. То, как быстро я забыла о пережитом вчера вечером стрессе, доказывает, что усталость постепенно берет надо мной верх.
— Ты прав, — соглашаюсь я.
Он берет мою руку и подносит ее к своим губам, нежно целуя костяшки пальцев.
— Все будет хорошо.
Джексон спиной отступает и подводит меня к двери, держа ее открытой, чтобы я могла пройти.
— Я подойду через несколько минут, — заверяет он. — Сначала мне нужно осмотреть еще одного пациента.
Я добираюсь до палаты бабушки, с тревогой заглядываю внутрь и изо всех сил стараюсь не морщиться от сине-фиолетовых пятен, покрывающих ее лицо. Как же это ужасно. Еще несколько недель назад она спокойно ходила каждый день, прекрасно справляясь с жизнью, а теперь неожиданно, или так кажется, ее смерть может стать реальностью. Невольно закрадывается мысль, что она игнорировала симптомы или просто не говорила нам о них. Бабуля делала это и раньше, потому что «ей не нужна помощь», как она любит нам напоминать.
— Бабушка, доброе утро, — радостно говорю я, доводя до максимума свойственную мне приветливость.
— О, Эмма, — раздраженно отзывается она. — Не понимаю, о чем я думала.
Я придвигаю стул и сажусь рядом с ней.
— Ты решила, что тебе надоела эта кровать и вся медицинская помощь, и захотела совершить полуночную прогулку, чтобы узнать, есть ли в этой больнице бар внизу. Я права?
Она улыбается, пытаясь сдержать вырывающийся смех.
— О, моя девочка неплохо меня знает. — Мир без бабушки не будет нормальным. Она для меня как вторая мама. Эта женщина не пропустила ни одного важного момента в моей жизни, она была рядом с мамой, когда та растила меня, и всегда могла поделиться своим мнением. Лучшей семьи, чем та, что у меня есть, я и желать не могла.
— Тебе очень больно? — я осторожно кладу свою ладонь на ее руку, боясь сделать что-нибудь, что может причинить ей еще большую боль.
— Эй, я и раньше падала. То есть падение лицом вперед на пол не было самым ярким событием в моей жизни, но что поделать?
— С тобой никогда не бывает скучно, бабуль, — с улыбкой говорю я ей.
— В общем, я слышала, что умираю, — без предисловий заявляет она с прерывистым вздохом.
От ее слов и шока от того, что она в курсе, у меня перехватывает дыхание. Я не знаю, что сказать, кроме:
— Не думай так. Впереди у тебя еще много лет. Просто нужно быть осторожной и следовать предписаниям врача. — Мне так трудно произносить слова, потому что я чувствую, что не говорю ей всей правды.
— Я знала, что это произойдет, — успокаивает она.
— Что? Как?
— Если набрать в Интернете: «Одышка, стеснение и боль в груди, плюс усталость», то ответ найдется сразу. Единственное решение — операция, а в моем возрасте это слишком рискованно. Я посчитала, что у меня в запасе еще несколько хороших месяцев. — Вау, похоже, когда ты прожил девяносто два года и пережил практически все, вряд ли тебе нужны чьи-то советы.
— Бабушка, тебе следовало стать врачом, — говорю я ей.
— Наверное, я могла бы быть врачом с тем багажом знаний, который получила, работая в лазарете, но не хотела иметь с медициной ничего общего, как только освободилась. Я видела достаточно шрамов, чтобы хватило до конца жизни.
