А ещё его грудь покрыта порослью волос, которая дорожкой спускается вниз до пупка и теряется за поясом военных брюк.
Если в нашу прошлую встречу, в одежде этот человек казался мне крупным, то сейчас, глядя на него без футболки, я понимаю, что он просто огромен. Даже не смотря на то, что за свою карьеру медсестры я видела множество мужчин разных габаритов, Воскресенский на их фоне всё равно резко контрастирует…
— Эм… Да, конечно. Простите, просто немного растерялась. Не ожидала вас здесь увидеть…
Мысленно одёрнув себя, подхожу к мужчине, параллельно пытаясь открыть чёртов пакет с перчатками, который по какой-то причине вдруг отказывается поддаваться.
— Сюда дай, — Воскресенский вдруг забирает у меня из рук пакет, одним быстрым движением его распаковывает и протягивает мне обратно.
— Спасибо… — тихо бормочу себе под нос, ощущая, как к щекам в тот же момент приливает краска.
Я вообще чувствую себя как-то странно в этой тесной кабинке, в которой этот мужчина вообще неизвестно как поместился. Мне даже смотреть здесь больше некуда, кроме как на него.
Может, потому что я не привыкла к таким габаритам. На терапии мы осматривает пациентов в смотровой, либо прямо в палате. А здесь пространства настолько мало, что кажется, словно наши магнитные поля перемешиваются, и я чувствую, как воздух искрит, а кожу покалывает от этих силовых волн.
Аккуратно достаю из пакета одноразовые перчатки. Морщусь, когда натягиваю перчатку на правую руку. Но надеть её у меня так и не получается, потому что в этот же момент мужчина вдруг хватает меня за запястье.
— Это что? — задрав мою руку, смотрит на глубокий порез на внутренней стороне ладони. — Почему не зашила?
— Я… эм… несколько осколков достала, когда повторно обрабатывала. Совсем мелких… Да ничего страшного. И так всё нормально заживает.
— Я вижу, как оно заживает. У тебя поэтому лицо как будто ты кислый лимон только что жевала? Опять не думаешь о последствиях.
И снова этот дурацкий прилив жара охватывает мои щёки и шею. Он становится и вовсе невыносимым, когда я поднимаю глаза на мужчину и ловлю на себе его суровый взгляд. Чувствую себя нашкодившей школьницей, которую отчитывают за то, что она ведёт себя, как неразумный ребёнок.
— Вы тоже отказались накладывать швы, — тут же парирую. — Значит тоже не думаете о последствиях. Но учите при этом думать меня?
Поджимаю губы, боковым зрением поймав на себе хмурый потемневший взгляд, и тут же жалею о своих словах. Не надо было мне отвечать. С моей стороны, это было непрофессионально.
Если сейчас этот мужчина потребует другую медсестру, то будет иметь на это полное право…
Однако, немного помолчав, Воскресенский опускает моё запястье и отводит взгляд в сторону.
— Долго заживать будет. Порез глубокий, тем более на рабочей руке, да ещё и на сгибе, — говорит всё тем же хмурым, немного резким голосом. —Давай, делай своё дело, и я поеду.
После чего поднимается с кушетки, возвышаясь надо мной на целую голову.
— Вы… не могли бы убрать сотовый телефон, — киваю на мобильный, зажатый в его правой руке.
Вместо ответа, мужчина молча отворачивается, убирает сотовый в карман куртки, и… у меня дыхание перехватывает от того, что я вижу перед собой.
Вся его спина покрыта старыми шрамами. Примерно такими же, как тот, что пересекает его бровь и скулу, только больше и глубже. Моментально представляю, как они выглядели, когда были свежими. Думаю, гораздо страшнее, чем те, с которыми он сегодня к нам поступил и которые сейчас “украшают” его правое плечо…
Боже, где можно было получить столько рубцов? Едва ли на службе в охранной организации. Всё же такое ЧП, как сегодняшнее ограбление банка скорее исключение, чем закономерность. А этот человек словно войну прошёл. Хотя, возможно, так оно и было…
— Эм… присаживайтесь, пожалуйста, обратно на кушетку. Правым боком ко мне, — торопливо отвожу взгляд, когда Воскресенский снова оборачивается в мою сторону.
Беру пинцет и медицинскую лупу и начинаю аккуратно проверять раны на его плече на наличие осколков.
Машинально морщусь, когда осторожно вытаскиваю один довольно крупный осколок и откладываю его в лоток.
— Не больно? — зачем-то спрашиваю.
Возможно, потому что тут же вспоминаю, как болезненно это ощущалось, когда Леся вытаскивала маленькие осколки из моей ладони. Хотя, этот человек выглядит так, словно вообще сейчас ничего не чувствует. Словно он вообще не в состоянии испытывать боль.
Возможно, так оно и есть…
— Нет, — грубый голос отдаётся вибрацией на моей ладони.
Тяжело вздохнув, цепляю пинцетом особенно крупный осколок, который вошёл гораздо глубже остальных. Осторожно тяну его на себя, и когда тот наконец отрывается от раны, мужчина вдруг едва уловимо вздрагивает.
— Простите, — морщусь и тут же ловлю себя на том, что машинально начала дуть на его рану. Как обычно делаю это, если Вадик ушибся или порезался.
Только я успеваю осознать всю глупость собственного поступка, как Воскресенский вдруг резко оборачивается в мою сторону. Автоматически задираю голову вверх, застыв в миллиметре от его лица, и судорожно сглатываю, смотря на его сведённые вместе брови.
— Что ты делаешь?
Хотелось бы мне самой знать ответ на этот вопрос. Господи, какой позор! Дура, просто дура!
— Я… простите. Это машинально получилось...
С наверняка пунцовыми щеками, судя по тому, как они горят, начинаю быстро обрабатывать очищенные от стекла порезы. Слава богу, что мужчина отворачивается и больше на меня не смотрит, иначе я бы от стыда проваливалась под землю прямо здесь в этой проклятой кабинке.
— Готово, — сняв перчатки, выбрасываю их в урну. — Нужно будет подписать у старшей медсестры отказ от госпитализации и… вы можете быть свободны.
— Спасибо, — хмуро кивнув, мужчина подхватывает футболку с кушетки и в одно движение натягивает её на себя.
А я снова испытываю неловкость, не зная куда в очередной раз деть свои чёртовы глаза.
