невесту, даже и родню одобрили, когда Куренков, остро затосковавший, вдруг сорвался:
– Ну хватит, хватит – чего это вы зад ему лижете?
– Кому? – спросил Рафик.
– Кому, кому – обезьяне этой. – Куренков произнес негромко, но четко и в тишине.
Большаков слышал, как слышали все. Не сдержавшийся Куренков тут же и вышел, бахнув
дверью в гневе то ли на себя, то ли на весь род человеческий, а Шурочка, конечно, помчалась
за ним. Она нагнала его здесь же, в коридоре барака: он открывал дверь в комнату.
Шурочка не спала ночь. Подрагивающая, она вся была в тревоге, а назавтра ей было
уезжать. Она целовала его, губы тряслись. Лежа рядом, Шурочка то приказывала ему, то слезно
просила:
– Толик, сдержись… Ради дочки нашей, слышишь, Толик?!
Он обещал. Он говорил – ладно, ладно. Шурочка то ласкала и нашептывала, то грозила.
Она вдруг кричала в тишине спящего барака:
– Смотри мне!..
Утром перед отъездом Шурочка пошла по начальству. Она просила перевести Куренкова
в другой барак или даже в другое поселение, пусть совсем глухое. Она не сглупила: она ни
на кого не капала, лишь объясняла, что ее Куренков томится на одном месте, томится, мол, и
нервничает, возможен срыв. Те удивлялись: да что вы – он, мол, у нас такой смирный, лучше
не бывает. Но Шурочка стояла на своем. Шурочка не знала порядков, но знала, что она хоро-шенькая, и что мужикам нравится, и что одета она по-столичному, а не как-нибудь. Она поулы-балась, она и слезу пустила. Короче, ей пообещали.
Но, когда она вернулась, окрыленная, чтобы с Куренковым поговорить и дать ему последний наказ, там, в бараке, уже произошла драка, в которой ее смирный Толик и Большаков
обменялись ножевыми ударами. Это было утреннее мгновенно вспыхнувшее и прекративше-еся столкновение, оба шли по коридору барака навстречу друг другу, и Толик ударил пер-33
В. С. Маканин. «Долгожители (сборник)»
вым. Можно сказать, что они ударили одновременно. Их растащили. Сразу же выяснилось, что
Куренков отделался легче – удар пришелся в плечо, притом что рукой он более или менее сво-бодно двигал. Большакову, хотя и неглубоко, попало в живот. Их не очень-то и оттаскивали, они разошлись сами, боясь шума и огласки. Каждый сидел в своей комнате.
– Как ты мог?! Как ты мог, Толик?! – корила его Шурочка, а он сидел на постели, виноватый, притихший. После срыва он сразу ослабел: и физически, и нравственно. Он жалобно
каялся: да, мол, случилось. Он бормотал что-то вроде того, что, не ударь он первым, было бы
хуже. Шурочка плакала:
– Ты же обещал, Толик.
Удалось скрыть. Куренков вышел на работу, а Большаков отлеживался в своей комнате, где бывший фельдшер Тетерин промыл ему рану, перевязал и три-четыре дня поколол анти-биотиками. Шурочка нервничала: она уезжала и не могла знать, чем все кончится. Задержаться
она была не вправе, ей уже предъявили пропуск на выезд.
Вылежавший три дня будто бы с простудой Большаков переменился. Он размяк, все
время просил через других передать Куренкову, что никакого зла он на Толика не держит, да
и не держал никогда, неужели же Толик этого не знает. Куренков, вкручивая медные краны
и гремя ключами, когда ему передавали, сплевывал, пусть, мол, не трясется, не трону я его
больше, очень он мне нужен, дерьмо такое. Обошлось и дальше. Все вели себя тихо и осто-рожно, всем хотелось домой. Было ясно, что за ножевую драку им бы всем добавили без раз-бору. Отмечаться в отделение милиции температурящий Большаков ходил сам, без провожа-того, выказав изрядную волю.
Какой-то слушок о драке все же просочился, а может быть, подействовала просьба
Шурочки, так или иначе Куренкова и впрямь вскоре перевели. Его поселили в совсем уж заху-далый сибирский городок. Переведен он был без порицаний. Это могло быть и простым сов-падением: из захудалого городишки пришел запрос на нескольких квалифицированных сле-сарей. Расставшийся с Большаковым и его компанией, Куренков написал Шурочке с нового
места письмо; он написал, что здесь куда лучше. Место было ему по душе. Он написал, что
барак такой же и работа та же, но место красивое, совсем тихое. Была приложена и фотография. Толик округлился, поправился, что было для Шурочки главной теперь приметой. Фото
подтверждало. И все же она написала ему: ты, мол, у меня смотри, Куренков!
