— Иногда все ведут себя дерьмово, — говорю я. — Я бы не хотела, чтобы ты видел худшие и глупейшие поступки, которые я совершала.

— Ты слишком снисходителена.

— Так говорит Джуд.

— Возможно, он пытается тебе что-то сказать.

— Примерно по двадцать раз на дню, но я медленно учусь.

— Это неправда.

— О, поверь мне, это так.

Дейн пропускает это мимо ушей, хотя по напряжению его челюсти я могу сказать, что он что-то скрывает. Но он продолжает, желая закончить свою историю, потому что, вероятно, чертовски больно все это выкладывать.

— Лайла была любимицей этого города. Ее отец был мэром, мать руководила историческим фондом. Они были Кеннеди Гримстоуна, и они совсем не обрадовались, когда их единственный ребенок влюбился в городского урода.

— Не называй себя так, — говорю я, так же свирепо, как Дейн, когда говорю о себе всякую чушь.

— Все остальные так делают.

— Мне насрать — мы с тобой с ними не согласимся.

— У Лайлы мог быть кто угодно. Она могла пойти куда угодно, делать все, что ей заблагорассудится, но она выбрала меня. И сначала она казалась довольной своим выбором. Но это начало сказываться на ней, как могло бы сказаться на ком угодно. А для Лайлы все было еще хуже, потому что свобода была для нее всем. Она ненавидела ограничения. И вот кто я такой — в дневное время на цепи.

Теперь я вижу это — глубокий корень ненависти к себе, которую Дейн так старательно пытается скрыть. Так же, как и Дейн, я вижу в нем себя — ту часть себя, которая боится, что я просто недостаточно хороша. Недостаточно хороша, чтобы получить то, к чему я так отчаянно стремлюсь. Недостаточно хороша, чтобы заслуживать любви.

— Наши ссоры становились все хуже и безобразнее. А потом они прекратились, потому что у Лайлы была депрессия. У нее и раньше была депрессия, но никогда такая. Никогда не было так мрачно и так долго. А потом... она сказала мне, что беременна.

Я помню, что сказала мне Ронда:

Он никогда не хотел этого ребенка.

Я невольно спрашиваю:

— Ты был взволнован?

— Нет, — Дейн качает головой. — Я был в ужасе.

— Почему?

Он колеблется, и снова его взгляд возвращается к дому.

— Потому что мы были не в лучшем месте, — говорит он, наконец. — И больше всего, потому что я волновался, что наш сын будет похож на меня. Я не хотел накладывать это проклятие на ребенка.

— И... был ли он таким?

Дейн отводит мой взгляд, уставившись в землю.

— Мы так и не узнали. Он умер от менингита.

Его голова опущена. Он больше не прикасается ко мне, его руки безвольно свисают по бокам.

— Мне так жаль.

Его выдох похож на последний вздох.

— Я больше никогда не хочу такой боли. Я думал, это убьет меня. Так и должно было быть.

Я не говорю этого вслух, но я тоже не вижу будущего с детьми. Я чувствую, что уже вырастила одного Джуда. Но это не значит, что мое сердце не разрывается от любви к Дейну. Я любила Джуда как сына и брата и единственного человека, который был у меня на протяжении половины моей жизни — думаю, я могу представить, каково это — потерять его.

И для врача потерять ребенка из-за болезни — неудивительно, что Дейн чувствует такую сильную вину.

— Затем, месяц спустя… Лайла утонула.

Теперь голос Дейна более чем несчастен. Каждый слог давит мне на грудь камнем.

— И весь город решил, что я убил ее. Каждый день я хотел присоединиться к ней и моему сыну... Единственная причина, по которой я этого не делал, потому что я знал, что все остальные воспримут это как доказательство моей вины, — он глухо смеется. — Я остался жив назло.

Я беру его за руку. Впервые в моей руке холодно. Я подношу ее к губам, чтобы согреть.

— Я рада, что ты это сделал.

Дейн смотрит на меня. На его лице столько боли.

Боже, он был прав. Мы одинаковы.

— Я никогда не думал, что снова буду счастлив, — говорит он. — Я не хотел быть таким. Все, что я чувствовал, были гнев и горечь. Вина и сожаление. Я думаю, я остался в живых, чтобы наказать себя так же сильно, как и всех остальных. Но потом появилась ты, и я снова начал чувствовать другие вещи. По правде говоря, поначалу довольно дерьмовые вещи…Я хотел воспользоваться тобой. Я хотел использовать тебя и трахнуть.

Наверное, это должно было бы разозлить меня, но странным образом это меня просто заводит. Быть использованным Дейном чертовски весело.

— Но как только плотину прорвало... — Дейн вздыхает. — Я начал чувствовать все больше и больше. И чувство вины было непреодолимым. Я хотел потанцевать с тобой в ту ночь, Реми… я никогда ничего не хотел так сильно. И я возненавидел себя, как только ушел. Но я не знаю, как сделать так, чтобы в моей голове все было в порядке, чтобы я мог наслаждаться тобой... или чем-то еще.

Я не знаю, как на это ответить. Я вообще не знаю, что сказать.

Итак, я говорю, возможно, самую глупую вещь:

— Может быть, мне следует загипнотизировать тебя.

Дейн издает глухой смешок.

— Помнишь, я говорил тебе, что однажды уже делал это?

Я киваю.

— Я сделал это сам с собой, загипнотизировал себя. Я сказал своему разуму больше ничего не чувствовать, держать все это запертым внутри. И я думал, что это сработало... пока не появился ты.

И снова я испытываю мучительное желание спросить Дейна, какое предположение он высказал мне, но напротив этого желания скрывается сильная паника, которую я не хочу исследовать, которую я даже не могу полностью признать.