Она даже не повернула головы, по-прежнему жадно рассматривая холст, будто хотела в нем раствориться, сделать шаг — и перейти в сверкающий золотом мир. Я проследила за взглядом собеседницы в тщетной попытке вычислить магическую точку, не отпускавшую ее внимания, но вскоре отвела глаза и ответила немного невпопад:
— Кажется, я понимаю, о чем вы.
— Мы были вместе чудесные девять дней, — продолжила дама, вряд ли услышав мою реплику за завесью личных воспоминаний. — Поднимались на смотровую площадку собора Святого Стефана, слушали «Травиату» в Государственной опере и гуляли по Бельведеру. Отчетливо помню, как Мартен подвел меня к этой картине и начал рассказывать ее историю. Что-то про графа, заказавшего портрет невесты, и художника, влюбившегося в девушку с медальона. Я могла разобрать только отдельные слова и все смотрела, смотрела на его губы — такие красивые, четко очерченные, идеальной формы. Смотрела и думала лишь о том, как мне хочется их поцеловать.
— Но вы не решились, — прошептала я с неподдельным сочувствием.
— Нет, не смогла… — призналась несчастная, торопливо смахнув слезы своей горечи. — И сейчас жалею об этом больше всего на свете. Молодая была, глупая, испугалась разницы в возрасте, менталитете, мировоззрении. Теперь язык выучен в совершенстве, расстояния перестали пугать, а годы дошли до той границы, когда и десяток не играет особой роли. Но ничего уже не исправить, всему свое время.
Женщина прижала платок ко рту и беззвучно всхлипнула. Раз, другой… Ее полные, покатые плечи мелко затряслись, и я безотчетно коснулась их, желая хоть как-то утешить, остановить эту болезненную дрожь, рвущуюся из прошлого.
— Позвольте сделать вам подарок, — сказала я и протянула выуженный из сумочки янтарь. — Если его поднести к лампе — вот так, повыше, — то свет становится золотистым, совсем как у Климта. Красиво, правда? Иногда даже кажется, что бабочка внутри оживает и пытается улететь. Но знаете, это ведь все иллюзия. Такая же призрачная, как несостоявшийся поцелуй.
Я мягко коснулась женской руки и опустила камушек в послушно раскрывшуюся ладонь.
— Иллюзия…
— Мне кажется, от этого она не становится хуже. По крайней мере, до тех пор, пока не заставляет нас плакать. — Я послала своей случайной собеседнице ободряющую улыбку, на которую она неловко ответила. — Положа руку на сердце, история, рассказанная вашим другом, тоже в некотором роде иллюзия, не более чем легенда. Версия, по которой художник влюбился в портрет девушки, заказанный неким графом, и изобразил себя на месте ее жениха, действительно существует. Но большинство искусствоведов считают, что Климту позировала Эмилия Луиза Фреге — его близкий друг и неизменная муза. Живая, реальная женщина из плоти и крови, понимаете? Но кто знает? Может статься, настоящей моделью послужила Адель Блох-Бауэр, чей муж заказал картину Климту, чтобы любовники поскорее надоели друг другу. Или это все же иллюстрация к мифу об Аполлоне и Дафне? Мы никогда не узнаем правду. Мотылек никогда не вылетит из янтаря. Наше прошлое никогда не изменится. Но они все — и картина, и бабочка, и воспоминания — по-прежнему прекрасны. Так стоит ли расстраиваться из-за того, чего уже не исправить?
— Наверное, вы правы. — Женщина со вздохом сжала в руке мой подарок. — Умом я это понимаю, но каждый раз, когда смотрю на картину… Каждый раз невольно представляю, как повернулась бы жизнь, если б в свое время я была чуточку смелее.
Кивнув, я не стала спрашивать, почему она решила, что скрывшийся за горизонтом лет жизненный поворот непременно привел бы к счастью. Невыбранный путь, припорошенный нашей фантазией, всегда кажется более правильным.
— Не совершайте моей ошибки, — продолжила дама, подняв на меня раскрасневшиеся глаза. — Если у вас есть дорогой человек, дайте ему знать о своих чувствах и надеждах, не скрывайте их, не откладывайте важных слов на потом. Ведь это «потом» может прийти слишком поздно.
— Я знаю. — Мой взгляд, напротив, переместился на холст, где влюбленная пара слилась в объятьях под коконом золотых одежд. — Поэтому мне очень надо домой.
* * *
Я сидела за пустым кухонным столом и бездумно смотрела на часы. Красная секундная стрелка щелкала по кругу от одной цифре к другой, превращая поздний вечер в раннюю ночь. Неожиданно появилось много времени, чтобы сделать макияж, прическу, надеть красивое белье и платье, подобрать правильные слова… Но ничего этого не хотелось. В голове и в сердце царило совершеннейшее оцепенение.
Стало зябко. Я передернула плечами и покосилась на окно: форточка закрыта, на улице беспросветная темень. С усилием заставила себя встать и дойти до крохотного кабинетика. Где-то здесь был убран присланный мамой платок, который я так ни разу и не надела. В кофре на шкафу-пенале его почему-то не оказалось, на полках тоже… На спинке кресла висел мягкий плед, но мне хотелось укутаться именно в шаль, что связана мамой, из ярко-красной пряжи со сверкающими пайетками.
Я выдвинула ящик стола и обнаружила в нем подарок, который в свое время сочла на редкость безвкусным и спрятала подальше от глаз. Красивый платок. Теплый. На дне опустевшего ящика мелькнул белый конверт — что это? Накинув на плечи алое кружево, взяла в руки находку и с удивлением опознала в ней свои фотографии. И как я могла забыть, что убрала их именно сюда? Видимо, в бесконечных попытках подгадать день, когда лучше поразить Лешу, сама не заметила, как глянцевые бумажки с моим изображением из простого способа соблазнения превратились в абстракцию, идею, за которой я гналась без оглядки.
Устроившись в кресле, принялась перебирать откровенные снимки, читая в них свою историю. Теперь я видела их по-другому, как вспышки камеры: боль и решимость, отчаяние и надежда, стыд и чувственность… Один портрет за другим — и нигде мне не удалось разглядеть счастья. Интересно почему? Я ведь счастлива, так?
Нет, не так. Все не так…
Рядом пиликнул телефон, и я не задумываясь смахнула сообщение со вспыхнувшего экрана. Глаз выхватил что-то про срочный вызов и новый проект, кажется там даже была строчка с извинениями, но вчитываться я не стала. Вместо этого взяла телефон и, покопавшись в контактах, нажала на кнопку вызова.
— ДИНКА, ЗАЧЕМ ТРЕЗВОНИШЬ ПО НОЧАМ?! — прогрохотали динамики после пары гудков.
— Привет, мам, — произнесла сдавленным голосом и невольно улыбнулась: есть люди, которые никогда не меняются. — Просто хотела сказать тебе спасибо за шаль. И узнать, как дома дела. Все здоровы?
Молчание разлилось по моей каморке и сжало сердце тугим комком.
— Шо случилось, доченька? Нежто хахаль твой обидел?
— Леша не хахаль, он… парень очень ценный, — отозвалась я фразочкой, понятной только своим. — Мам, скажи, ты счастлива?
— А куда деваться?
— Не жалеешь, что замуж за папу вышла?
— Шо ж я, не человек? — отозвалась она в привычной манере. — Жалко его, конечно.
— Мам, я серьезно.
— Ой, Динка, не делай мне нервы, их и так есть кому портить! — взорвалась родительница, не выдержав моего странного допроса. — Шо за странные разговоры? Ты подшофе?
— Нет, я… очень соскучилась, — выдавила признание и неожиданно для самой себя шмыгнула носом. — Можно мне приехать? Домой.
— Отчего ж нельзя? Разве мы с тобою поссорились? — откликнулась мама и, кажется, тоже украдкой высморкалась.
— Только я одна, без Леши.
— Оно и правильно, зять — инородное тело в доме. Сдался он нам!
— Спасибо, мам, — сказала я от души, чувствуя, как по щекам скатываются слезы. — Извини, что так неожиданно. Ты иди лучше покушай, да и я проголодалась…
Попрощавшись, сбросила вызов и, вытерев глаза, оглядела комнатку. Потом встала, вытащила из угла огромный чемодан, с которым в свое время приехала в эту квартиру. Аккуратно сложила вниз книги и памятные вещички. Их оказалось не так уж и много: старинные настольные часы на гнутых ножках, коллекция камушков от Руфика да картонная коробочка из-под шоколадки с морским пейзажем. Умку убрала в боковое отделение, как раз по размеру подходящее для ноутбука, туда же поместилась папка с документами. Молча прошлась по квартире, то тут, то там выхватывая свои пожитки. Одежда и обувь заняли большую часть багажа. Косметичка с непочатым флакончиком духов, парой тюбиков крема, расческой и зубной щеткой на их фоне совсем потерялась.
Окинула взглядом кухню: я ухожу, а здесь все по-прежнему, как будто меня и не было. Почувствовав горечь вперемешку со злостью, вынула из конверта первую попавшуюся фотографию и написала на обороте несколько строк. Все они были сказаны не раз, но, видимо, недостаточно убедительно. Что ж, этот будет последним — на карточке, где грустная девушка в грязных ботинках спрятала лицо, не желая никому показывать свои слезы. Если Леша захочет сделать так, чтобы она больше не плакала, то ему придется приложить усилия.
Семь лет моей жизни поместились в один чемодан. Очень большой, но все же. Только шубка не влезла — она была легкой, из красивого лоснящегося меха и, наверное, дорогой. Первый Лешин подарок, после того как он сменил работу. Я всегда ее берегла и надевала только по праздникам, в остальные дни предпочитая более теплый пуховик. Но сейчас, подумав, набросила ее на плечи, словно королевскую мантию, и вышла из дома.
Колесики чемодана стучали по асфальту, нарушая тишину ночной улицы. И мне совсем не было дела до того, что подумают случайные прохожие, увидев в середине июня странную женщину, облаченную в меха и везущую за собой громыхающую поклажу. Я уверенно шла вперед, обернувшись лишь единожды: когда сломанный фонарь за моей спиной вдруг загорелся ровным, спокойным светом.
Искусство — вечный кладезь красоты.
