Хитрый прищур реставратора, с которым он задал последний вопрос, не оставлял сомнений в его отношении к оппоненту. На краткий миг мне даже стало немного жаль Никиту. Ровно до того момента, пока он не произнес, для убедительности ткнув в меня пальцем:
— Моя подруга как раз собиралась провести для меня экскурсию и во всех подробностях рассказать об этом удивительном художнике!
Воздух, в порыве возмущения набранный в грудь, встал поперек горла, из-за чего я натужно закашлялась. Прикрывая рот рукой, с трудом просипела извинения и спешно покинула комнату. Там остановилась и прикрыла глаза, чтобы успокоиться и выровнять дыхание, но голос, раздавшийся совсем рядом, свел на нет все мои старания.
— Постучать по спинке? — Еще до того как я успела отказаться, несколько осторожных, но увесистых шлепков выбили из меня воздух. — Ну как, полегчало?
— Нет, не полегчало! — заявила я, хотя кашель чудесным образом прекратился, дав возможность выплеснуть на мужчину накопившееся недовольство: — Я весь день работала со школьными группами, для которых Рафаэль — это одна из черепашек-ниндзя. Потом отбарабанила вечернюю программу, развлекая посетителей в свой собственный праздник. Пожертвовав поездкой в планетарий, куда уже почти год мечтаю выбраться, пошла на мастер-класс по реставрации, а в результате терплю глупые выходки человека, привыкшего забавляться за чужой счет. Хочешь экскурсию? Хорошо, ты ее получишь! Иди за мной!
С несвойственной мне решительностью я направилась в зал, в этом году собравший в себе шедевры крупнейших галерей мира. Кипя негодованием, даже не стала оборачиваться, чтобы проверить, следует ли за мной притихший мужчина.
— А вот и пресловутый Эль Греко! — торжественно объявила я, еще на подходе к «Страстям Христовым», временно перекочевавшим сюда из музея Прадо, и издевательски добавила: — Если видишь на картине изможденного бородатого человека, это его работа.
— Ага, а почему здесь бороды нет? — уточнил Никита, вплотную подойдя к висящему на противоположной стене изображению Святого Себастьяна, любезно предоставленному Эрмитажем.
— Потому что это Тициан! И так уж повелось, что на его полотнах люди не изможденные, а страдающие.
— Хм, на соседней картине мужик вроде ничего, держится. Хотя жизнь его, конечно, потрепала.
— Никита, это Рембрандт. — Я нахмурилась, силясь понять, издевается фотограф или правда воспринял мои слова всерьез. — Мастер света и тени души человеческой.
— Да я ж разве спорю?
— Тогда убери мнение со своего лица, — посоветовала я в пылу эмоций, невольно скопировав мамину речь, и с запозданием прикусила язык.
— Понял, сделал, — кивнул Ник, до того как я успела извиниться за грубость. — Но мне все равно не очень. Мрачновато, депрессивненько — хоть бы кто улыбнулся. Или, не знаю… полуулыбнулся, как «Мона Лиза». Ее тут нет на огоньке?
— Она же невыездная.
— Натворила чего?
Несколько секунд я молча смотрела на Ника, в ожидании уставившегося на меня в ответ, пока не заставила себя произнести с самым серьезным видом:
— Как и любая женщина — состарилась.
— Да, это проблема. Сколько там уже бабушке?
— Недавно пять веков стукнуло, — посочувствовала я Джоконде. — Несчастная пережила кражу и четыре покушения, после чего стала крайне замкнутой дамой и предпочитает прятаться за пуленепробиваемым стеклом. Увы, дальние переезды в ее возрасте и состоянии здоровья противопоказаны. Если б не порицаемая тобой реставрация, пенсионерка уже бы давно переехала в запасник.
— Ясно-ясно, ты меня уела, — признал нерадивый экскурсант, согласно кивая в такт каждому слову. — О, смотри! Вон там, кажется, повеселее!
Быстро позабыв о незавидной женской судьбе, Никита размашистым шагом устремился в другой конец зала, где редкие ночные посетители наслаждались полотнами французских импрессионистов. Мне ничего не оставалось, как засеменить следом, радуясь отсутствию шумных экскурсионных групп, восторженных туристов и замученных родителей с не менее замученными детьми. Тишину нарушали только шепотки двух девушек, переходивших от картины к картине, и редкие вздохи знакомой дамы в годах, застывшей напротив «Поцелуя» Климта. Кажется, она не пропустила ни одного дня с тех пор, как известные на весь мир влюбленные покинули Вену ради нашего юбилея, и никогда не уходила дальше этого золотого полотна. Я деликатно отвернулась от посетительницы: ее молчаливое любование целующейся парой казалось слишком интимным, чтобы его тревожить.
— Так, я понял! — провозгласил Никита, привлекая мое внимание. — Если на картине пестрый свет и радостные люди на вечеринке, то это Ренуар. Если пестрый свет и люди, скучающие на вечеринке, то Мане. А пестрый свет без людей — Моне. Блин, Мане-Моне как Траляля и Труляля, честное слово! Ну что, я молодец?
Ник добавил в голос заискивающих ноток и сделал большие глаза, норовя заглянуть мне в лицо. Это было настолько уморительно, что я с трудом сдержала улыбку и почувствовала, как раздражение начало таять, уступая место непонятному умилению. Он с таким энтузиазмом хотел вникнуть в мой мир, понять его красоту и особенность, что это невольно подкупало. Разве можно сердиться на подобное?
— Напоминает шпаргалку из рубрики «Искусство для чайников».
— Эх, расколола, пришлось подготовиться, — признался фотограф с преувеличенно горестным вздохом. — Я еще помню, что много маленьких людишек — Брейгель, много маленьких людишек и непонятной фигни — Босх, а одна сплошная непонятная фигня — Дали. О, еще был этот… Ян ван Эйк.
— Не надо! — остановила я хлынувший из Никиты поток знаний, догадываясь, какой аналогии следует ждать. — Я и так под сильным впечатлением!
— Правда? Тогда хорошо. Усилим эффект. — Мужчина вдруг полез в свою барсетку, перекинутую через плечо, достал оттуда нечто прямоугольное и плоское и церемонно протянул мне презент. — С днем музейного работника, или как там правильно? В общем, это тебе.
— Шоколадка? — недоверчиво уточнила я, рассматривая плитку в плотной картонной коробочке с морским пейзажем. — Ой, тут же…
— Айвазовский, твой любимый, — улыбаясь от уха до уха, закончил за меня Ник. — Вкусняшка съестся, а картинка останется. Ты голодная, кстати?
— Нет…
— А в постельку еще не хочется?
— Н-нет, — заикнувшись, повторила я, дезориентированная происходящим.
— Ага, супер. — Мой эпатажный знакомый покосился на часы, что-то проверил в телефоне и ошарашил следующим вопросом: — Ну как, пешком или на такси?
— Куда? — растерялась я, окончательно потеряв нить разговора.
— В смысле куда, в планетарий! Или вернемся к этому зануде в мастерскую?
— Пожалуй, не стоит…
— Значит, пойдем смотреть на звезды, — объявил Ник, потянув меня к выходу. — Мечты надо исполнять, тем более по праздникам.
Десять минут спустя, переобувшись, накинув на плечи теплый жакет и приняв вечернюю дозу лекарств, я шла по тротуару рука об руку с довольным собой фотографом и пыталась понять, как так вышло. В голову закралась мысль о вселенской несправедливости: почему Леши, ради которого я прикладываю массу усилий, снова нет рядом, в то время как один очень обаятельный наглец из кожи вон лезет ради моего внимания? И тут же устыдилась своих мыслей. Леша вовсе не виноват в том, что корпоратив пришелся на сегодняшний вечер. В конце концов, я сама попросила его не пропускать встречу с коллегами, иначе бы не смогла отделаться от чувства вины. Это ведь не последняя «Ночь музеев» — сколько их еще впереди!
— А где наш муж? — неожиданно поинтересовался Никита, будто прочитав мои мысли. — Отходит от шока после фотопрезентации? Ну-ка, оцени его восторг от нуля до бесконечности.
