Никита застыл, будто ему требовалось время, чтобы вспомнить мое имя. Почему у него каждый раз такая странная реакция на мои слова, словно с ним заговорила стеклянная ваза или кружевная салфетка?

— Ладно, Дина. — Он вдруг навис надо мной, направляя объектив в лицо. — Коленку левую согни и положи. Пятку к попе. Еще плотнее, еще… замри!

Я приняла нужную позу, стараясь не думать о том, как это смотрится. Дождавшись, когда отщелкает камера, поднесла ладонь к щеке, отмечая разительный контраст между ледяными пальцами и пылающей кожей лица.

— Чего-то не хватает, — прошептал Никита себе под нос.

Я открыла глаза и подняла голову, с затаенным страхом пытаясь угадать, что еще пришло в голову моему мучителю. Он шарил глазами по сторонам, задумчиво потирая подбородок.

— У меня есть туфли, — рискнула я подать голос. — На шпильке.

Может, пригодятся? Должны же у меня быть хоть какие-то атрибуты интимной фотосессии. Вот только мужчина, кажется, не разделял моего мнения. Бросив на меня очередной странный взгляд, он отвернулся и вдруг, издав радостный возглас, кинулся к ботинкам, в которых я пришла в студию. А потом принялся надевать их мне прямо на голые ступни, игнорируя грязь, налипшую на мыски, когда я пробиралась через перекопанную строителями улицу.

— Не надо! — вяло возразила я, стоило Никите вооружиться карандашом для глаз и провести на моих щеках несколько штрихов.

— Надо, — лаконично возразил мужчина, растушевывая свое творчество.

Отлично, просто великолепно. Хотела предстать в образе яркой, сексуальной красотки, а в результате буду запечатлена как замарашка в грязных ботинках. Наверное, ждать чего-то другого было попросту глупо.

— Эй, ты чего? — забеспокоился Никита, видимо заметив, как подрагивают мои плечи. — Зая… Дина, ты плачешь, что ли?

— Нет, — всхлипнула я, украдкой вытирая подкатившие слезы. — Это мне просто концептуальность в глаз попала, нормально все.

И в противовес собственным словам окончательно разревелась.

— Извините, зря я сюда пришла… Думала, все по-другому будет… — принялась я изливать душу совершенно чужому мужчине, который, присев рядом на корточки, молча выслушивал мою истерику. — Хотела просто показать ему, что я молодая еще и красивая… наверное… А получается, никакая я не…

Началась икота, и я сама не заметила, как стала вздрагивать всем телом, прижимая к мокрому лицу протянутую салфетку. Хороша я сейчас, ничего не скажешь, настоящая секс-бомба с распухшим носом.

— А ему — это кому? — деловито уточнил Никита, забирая сопливый бумажный комок и впихивая мне в руку новую партию бумажных платков. — Мужу?

— Да… то есть нет… почти… — сумбурно ответила я между всхлипами. — Мы семь лет вместе живем, но не расписаны. Вот я и подумала… Может, он не видит во мне женщину? Что если я покажу ему себя с другой стороны, вдруг тогда он…

— Что? Замуж позовет?

Я подняла покрасневшие глаза на мужчину, ожидая увидеть на его лице усмешку или презрение. Но вместо этого натолкнулась на серьезный взгляд, застывший в ожидании ответа.

— Думаете, без шансов? — прошептала я обреченно.

— Для него — без единого! — заявил вдруг Никита, стремительно поднялся на ноги и потянул меня следом, заставив испуганно ойкнуть. — Значит так. Сейчас идешь умываться и думаешь о чем-нибудь приятном. Вот что тебе больше всего нравится?

— «Девятый вал» Айвазовского…

С минуту фотограф молча меня изучал, отчего я вспомнила, что вообще-то до сих пор стою перед ним без одежды. Кое-как прикрыла руками грудь и, закусив губу, опустила голову. Позорище.

— Лады, думаешь об Айвазовском, — протянул Никита, что-то про себя решив. — Ночной шторм, обломки корабля, смертельная опасность — все, как ты любишь. А потом встаешь на этот подиум и я делаю из тебя королеву. Поняла?

— Да, только можно вас кое о чем попросить?

— О чем, — сказал мужчина, не утруждая себя вопросительной интонацией.

— Верните мне, пожалуйста, белье, — тихо проговорила я, неловко переступив с ноги на ногу. — А то я совсем замерзла…

Дар гениев хранит помимо тлена

Любовь, которой неподвластен тлен.

Ей суждено монетой стать разменной

В руках того, кто мил и вожделен.

Какая, право, глупая затея

Вручать в чужие руки свой удел

И, собственной судьбою не владея,

Ждать счастья, оказавшись не у дел.

Читая книги, глядя на портреты,

Искать недостижимый идеал,

Придумывать священные обеты,

Безумство возводить на пьедестал —

То не любовь, а пропасть в поле ржи,

Живой огонь взволнованной души.

— А почему он голый? — громогласно спросила девочка со смешным хвостиком, отчего ее мама смущенно зарделась и шикнула на ребенка.

— Очень хороший вопрос, — похвалила я девчушку, с улыбкой наклонившись к светлому личику с широко распахнутыми глазами. — Только не голый, а обнаженный. Микеланджело специально изобразил Давида без одежды. Так мы узнаем о герое кое-что важное. Догадываетесь что?

— Что у него не было денег? — предположил щекастый мальчик и заслужил плохо скрытые смешки от родителей, стоявших чуть поодаль.

— Давид действительно был простым пастухом, но одежду он все же мог себе позволить, — заметила я, обводя взглядом группу пятилеток, усевшихся полукругом напротив четырехметровой скульптуры. — Вот только тогда мы не смогли бы увидеть его во всей красе. Посмотрите внимательно: какой он?

— Кудрявый!

— Большой!

— Смелый!

— Голый!

— Обнаженный, — снова поправила я звонкую девочку с хвостиком на затылке. — И его нагота позволяет нам увидеть рельефные мышцы. Как думаете, такое тело может быть у слабого человека?