— Какая ла-апочка! — протянул один из парней с заднего ряда и нагло мне подмигнул.
— Тому, кто к ней полезет, яйца оторву, — сразу обозначил свою позицию Никита, и энтузиазм студентиков мигом поутих. — Дина, садись сюда. Твоя задача — просто смотреть и говорить, что думаешь. Лады?
— Я постараюсь, — смущенно произнесла я, занимая свободный стол, расположенный напротив большого проекционного экрана. — А как говорить? Подробно?
— Предельно. И пожестче их, пожестче…
— Никита Александрович, это подстрекательство! — раздался вокруг возмущенный гул, от которого преподаватель лишь расплылся в довольной улыбке.
— Хорошо. — Я послушно кивнула, но напоследок обеспокоенно уточнила: — Только я так никого не обижу?
— Милая, поверь: после всего, что эти криворучки слышали от меня, их самомнению уже ничего не грозит. Что мертво, умереть не может. Поехали!
Мужчина с размаху плюхнулся в компьютерное кресло и склонился над ноутбуком. Мне же в голову пришел закономерный вопрос, фотографии какого рода сейчас придется лицезреть и анализировать. А вдруг это закрытая интимная коллекция ничего не подозревающих клиенток? От подобной перспективы внутри все похолодело и пальцы сильнее сжали пристроенную на коленях сумку.
— Ники, я принесла тебе кофе!
В аудиторию вплыла Анастасия, двумя руками удерживая поднос с чашкой на блюдце. Кто-то одобряюще присвистнул, когда девушка нагнулась, чтобы поставить кофе на стол, и она повернула голову на звук, собираясь осадить смельчака. Вот только, увидев меня, поперхнулась и вопросительно уставилась на Никиту.
— Спасибо, зая, можешь идти, — не отрываясь от монитора, поблагодарил мужчина. — Ключи только на стойке оставь.
Администратор заторможенно кивнула и, окатив меня волной раздражения, покинула комнату. Я уже хотела было встать, чтобы шмыгнуть за ней в приоткрытую дверь, но тут белый экран мигнул и раскрасился изображением рыжеволосой девочки в синем платье. Портрет малышки уставился на меня в ожидании приговора, и даже шорохи за спиной резко стихли.
— Ну что, нравится? — поторопил меня нетерпеливый голос, наверное принадлежащий создателю этого кадра.
Сердце затопило облегчение: даже в зале с собранием памятников Древней Греции можно было увидеть больше разврата. Я еще раз всмотрелась в юное лицо запечатленной модели, прошлась взглядом по ее маленьким рукам и фигурке, скользнула по холодному фону — и тяжело выдохнула. Покосилась на замершего в углу Никиту и, прочистив горло, осторожно начала:
— Симпатичная работа…
Парень с выбритыми висками, сидящий по правую сторону, довольно ухмыльнулся, а его друзья о чем-то зашептались, хитро поглядывая в мою сторону.
— Предположу, что автор хотел подчеркнуть невинность ребенка, его непосредственность и искренность. Вот только это не получилось.
— А? — подал голос молодой человек, с лица которого тут же сползла прежняя самоуверенность. — В смысле?
Приятели рядом с ним оживились, не скрывая смешков.
— Я имею в виду дисгармонию смысла образа и его визуального воплощения, — пояснила я извиняющимся тоном. — Мягкие детские черты не соответствуют резкой светотени. Посмотрите: левый глаз превратился в черное пятно, а тень от носа пересекла губы. Лицо словно разделили на две половины — белую и черную. И я поняла бы, если б художник, то есть фотограф, поставил перед собой цель показать светлую и темную стороны человека. Но перед нами девочка, искренняя и добрая. Ее кристальная чистота подчеркнута лилией, которую она держит в руках. Правда, тоже неудачно.
— Почему это неудачно? — нахмурился парень, шикнув на не в меру разошедшихся сокурсников, которые начали показательно утешать его похлопываниями по плечу. — Цветок-то чем не угодил?
— Нет-нет, сам цветок прекрасен! — поспешила я уверить расстроенного автора. — Немного смущает его искусственность, однако, не исключаю, что в этом кроется особый замысел. Но почему красный? Белая лилия была бы понятна, ведь она издревле считается цветком Девы Марии, несет в себе символику чистоты и непорочности. Но алая лилия, согласно библейской легенде, поменяла свой цвет под взглядом Христа, полным страданий и скорби. Устыдившись собственной гордыни, она покраснела, и яркий румянец навсегда покрыл ее лепестки. Так зачем вручать деталь с подобной семантикой маленькой девочке? Да еще и на синем фоне, практически сливающемся с платьем? Простите, но если уж делать акцент на драматичности образа, почему бы не обратиться к классическому черному фону, как поступал Рембрандт на своих полотнах? Подобный тон помог бы создать характерный, выразительный и очень необычный портрет, вам не кажется?
Я прервалась, давая возможность окружающим высказать свою точку зрения. Однако местная публика не торопилась разубеждать меня в ложных выводах: в классе повисла тишина, а взгляды присутствующих скрестились на мне.
— Я неправильно поняла концепцию? — рискнула предположить, поерзав на жестком стуле. — Извините.
Никто не шелохнулся. Только Никита, на лице которого мелькнуло ошарашенное выражение, внезапно расхохотался, вдрызг разбивая настороженное молчание. Закинув ногу на ногу, он развалился на кресле и шумно отхлебнул свой кофе, щурясь от неприкрытого удовольствия.
— Так, сегодня объявляется двойное занятие. Не благодарите, — объявил мужчина, обводя аудиторию веселым взглядом. — Диночка, сокровище ты мое нежданное, продолжай!
Живой огонь взволнованной души
Возможно ль передать бездушным камнем?
Где грань между создателем найти
И воплощенным в жизнь его созданьем?
Наступит день, когда Пигмалион
Зевнет от совершенства Галатеи.
Завоевав сердечный бастион,
Амур вдруг заскучает у Психеи —
Забрав колчан и стрелы, улетит
Искать в других погрешность четких линий.
Орфей без Эвридики погрустит
И не пойдет в подземные глубины.
Кто вам сказал, что не сулит измены
Любовь богини, вышедшей из пены?
Когда я проснулась, Леша уже ушел. Он вообще обладал невероятной способностью собираться настолько тихо, что не нарушал даже мой чуткий сон.
С одной стороны, я почувствовала легкий укол разочарования, от которого привычно отмахнулась: у мужа сейчас сложный период на работе и было бы эгоистично жаловаться на то, как мало времени он уделяет семье. С другой же — утро, проведенное в полном одиночестве, позволяло не объяснять, где я вчера задержалась, и наконец разобрать те самые фотографии, которые недавно жгли руки сквозь запечатанный конверт. Тем удивительнее, что, засидевшись в фотостудии, я напрочь о них забыла и, вернувшись домой, даже не выложила снимки из сумки.
Я спустила голые ступни с постели на вязаный коврик и вдруг перенеслась мыслями в комнату, где ледяной бетон студил ноги под взглядом фотографа. И почему я вдруг об этом подумала? Ужасно смешавшись от яркой вспышки воспоминаний, завернулась в плюшевый халат и отправилась на кухню за утренней порцией чая.
Не глядя включила телевизор и, пока диктор неестественно торжественным голосом прославлял подвиги наших дедов и прадедов, приготовила кашу. Позавтракала, вполуха слушая, какие улицы перекроют в связи с Парадом Победы, заварила вторую чашку травяного сбора и поймала себя на том, что невольно оттягиваю момент, когда все-таки увижу собственные фотографии. Странно, чего я так испугалась? Я ведь в состоянии посмотреть на свое отражение без одежды, так? Так. Значит, и фотографии переживу. Выдохнув, встала, быстро достала конверт из сумки и вернулась на прежнее место. Помедлила еще мгновение — и, решительно надорвав бумагу, вытряхнула на стол распечатанные снимки, будто нырнула в ледяную воду. Сверху с глухим стуком на них шлепнулась флешка, которую я тут же сдвинула в сторону.
Поток бессвязных мыслей пронзило острое чувство узнавания: я вижу ту хрупкую женщину, которую тщетно искала в зеркальном шкафчике в ванной, темном глянце кухонных дверок и отражении музейных витрин. Но все без толку, потому что такая я живет не на поверхности, а где-то там, глубоко, спрятавшись от чужих любопытных взглядов.
— Больше объема! Больше ухода! Без компромиссов! — ударила по ушам реклама, сулившая безупречное удлинение ресниц и миллионы комплиментов.
Подскочив на стуле от резкого звука, я торопливо нажала на кнопку пульта, гася экран, и вновь опустила взгляд на снимок. И что-то — то ли внезапная тишина, разлившаяся по квартире, то ли хрупкая фигура, застывшая на грани света и тени, — вдруг оглушило и застряло комом в горле.
На первый план выступила обнаженная женственность, трогательная и беззащитная до дрожи. Но, казалось, именно в этой беззащитности кроется невероятная сила. Даже не будучи мужчиной, я понимала, что самое естественное желание при виде узких худеньких плеч и трогательно поджатых пальчиках на ногах — схватить и укрыть от всех бед, оградить от целого мира, сохранив лишь для себя.
Дрожащими руками я отложила верхнее фото в сторону, чтобы утонуть в собственном взгляде на втором снимке. Щеки вмиг заалели, а дыхание сбилось. Будто время и пространство сместились, вновь отправив меня, обнаженную и полностью открытую, под яркий свет софитов. Тело бросает то в жар, то в холод, и я опять теряюсь в этих непривычных ощущениях, наполнивших обыкновенные карие глаза каким-то нереальным, потусторонним сиянием.
Ракурс третьей фотографии заставил зажмуриться от смущения. Неужели все эти изгибы и впадины, сложившиеся в прихотливый маршрут под взглядом фотографа, — это все я? Следующий снимок, где запечатлено то же самое, но под другим углом, развеивает сомнения. Теперь в кадр попадают приоткрытые губы, влажная прядь волос на щеке… Как будто меня застали в разгар вот этого самого. Ох!
