— Боюсь, не поможет, — прокомментировала я, все еще раздраженная недавним спором. — Тут особый случай.

Варя снова задержала внимание на темных стеклах и внезапно сказала:

— А, так вы уже! Неожиданно. — Не успела я вникнуть в суть ее реплики, как коллега с обезоруживающей прямотой продолжила: — С глухими экскурсоводами мне приходилось сталкиваться, но о незрячих даже не слышала. Какой-то новый проект?

— Что? Это не…

— Программа «Слепой ведет слепого», — не дав мне слова, подхватил озвученное предположение лжеинвалид и протянул руку намного правее необходимого. — Очень приятно!

— Специалист по Брейгелю? — Варя пожала ладонь и деловито поправила собственные очки, скользнув пальцем по переносице. — Варвара. Местный хранитель.

— Звучит крайне внушительно, — отметил самозванец, проигнорировав и вопрос Вари, и мои распахнутые в ужасе глаза. — Я бы даже сказал сакрально.

Варвара, давно привыкшая к своей рутинной работе, скептически покосилась на отвесившего комплимент мужчину. Но, положа руку на сердце, я его понимала: когда-то и сама пошла в хранители, привлеченная красивым названием, наводящим на мысли о некоем священнодействии.

— Выглядит так же, поверьте на слово, — отметила я и резко замолчала, с запозданием поняв нечаянно сложившуюся двусмысленность.

И что, спрашивается, теперь делать? Сказать о глупой, неудачной шутке? Или пустить все на самотек? Как ни крути, а положение крайне неудобное. Даже не верится, что я позволила себя в это втянуть. Зла не хватает!

— Дина была хранителем до меня, — глазом не моргнув, пояснила мою реплику Варя. — Она уже похвасталась, какую лепту внесла в сегодняшнюю выставку?

Я невольно метнула взгляд в сторону экспоната, определенно ставшего вершиной моего вклада в искусство, и предостерегающе уставилась на Никиту. Но тот, похоже, уже вжился в роль, устремив невидящий взор поверх наших голов.

— Нет, Дина ничего об этом не говорила, — протянул мужчина и даже изобразил удивление в голосе.

— Она у нас скромница. — Варя беззастенчиво мне подмигнула, усугубляя неловкость момента. — От заслуг отмахивается, а сама ведь целую стену за день оформила.

— Вряд ли Никита сможет это оценить, — пролепетала я, отчего Варино лицо недоуменно вытянулось. — Ой! Я имела в виду, что у него другая сфера интересов…

— Да? И какая же?

— Специализируюсь на портретной фотографии, — тут же откликнулся мужчина. — Но я всегда стараюсь расширить свой кругозор. Все-таки в моем случае трудно поддерживать высокий уровень профессионализма в мире визуального искусства.

— Даже не представляю насколько.

— На самом деле не все так ужасно. Как говорят, глаза боятся, а руки делают.

— А вы, выходит, бесстрашный! — не сдержалась я, дойдя до той точки кипения, когда слова рождаются раньше понимания, стоит ли их произносить.

Нет, посмотрите на этого нахала за мой счет! И ведь хватает наглости так бессмысленно и беззастенчиво врать! Я уже открыла было рот, чтобы разоблачить болтуна, но тут Ник показательно ощупал воздух перед собой и возложил руку на мое плечо, по-прежнему невидяще глядя в одну точку где-то на горизонте.

— Когда занимаешься любимым делом, любой страх отступает! — пафосно выдал он и неожиданно спросил, сбивая с какой-то важной, правильной мысли: — Вот что такое портрет? А, Дина?

— Произведение искусства, содержащее изображение конкретного человека или группы людей, — оторопело выдала я стандартную формулировку, пока мозг был занят поиском деликатного способа выбраться из цепкого хвата и сбежать из зала как минимум на край света.

— Но ведь не любое изображение, так ведь? Каждый портрет — маленькая история, и для фотографа нет задачи важнее, чем рассказать эту историю своей работой. Показать характер, настроение, внутренний мир человека — и все это в одном моменте, когда палец щелкает по затвору. Сто двадцать пятая доля секунды, как говорит Энди Готтс. Вот так: щелк! А в следующий момент уже ничего не будет. Ни зевка, ни усмешки, ни блика в волосах — ничего, все закончилось. Но фотограф — щелк! — он это поймал. Потом напечатал, повесил на стену… И что мы видим?

— Портрет? — раздалось робкое предположение откуда-то сбоку, заставившее меня обернуться и нервно икнуть при виде сбившейся в кучку группы людей, с интересом внимающих импровизированной лекции. — Лицо другого человека? Из прошлого?

— А почему именно лицо? Почему не руки балерины? — Совсем не смутившись повышенному вниманию окружающих, Никита продолжил свою речь и махнул влево, где и впрямь висела указанная им фотография. — Дина, я же правильно запомнил расположение экспонатов?

— П-правильно, — выдавила я из себя внезапно севшим голосом.

— Или, например, спина спортсмена? — На этот раз Ник ткнул пальцем на добрый метр выше, и мне пришлось опустить его руку под понимающие кивки нежданных слушателей. — Или вообще силуэты влюбленных? Эм, кажется … Дина, там ведь?

Скрипнув зубами, я взяла мужчину за локоть, корректируя его хаотичные движения.

— Конечно, обычно смысловым центром портрета оказывается лицо, тут вы правы. Майкл Фриман так и вовсе считает, что на девяти кадрах из десяти самым важным элементом будут глаза, взятые в фокус. Причем неважно, студийная съемка или репортажная, видят вас или не замечают. А вот Ричард Аведон определял портрет как снимок человека, знающего, что его фотографируют. Почему? Да потому что в это понятие входит также то, что делает портретируемый со своим знанием. Любая деталь, от позы до морщинки на лбу, играет немаловажную роль для конечного результата. Но даже так в нем запечатлена не истина, а всего лишь мнение, которое сложилось из восприятия фотографа и зрителя.

Привлеченные вдохновленной речью Никиты, еще несколько человек подтянулись к нашей компании и замерли перед оратором, как кролики перед удавом. Я глубоко вздохнула. Если сейчас начну говорить о возникшем недоразумении, то привлеку ненужное внимание. Значит, лучше подождать, скоро посетители сами потеряют интерес к разыгравшемуся здесь фарсу и разойдутся. Так? Так. Одно радует: необычный экскурсовод настолько поразил гостей музея, что никто не пытался рассмотреть меня внимательнее, дабы уличить в легкомысленном деянии позирования.

— Возьмем, к примеру, эту работу! — Мужчина, будто бы забыв о своей слепоте, со снайперской точностью указал на шедевр, для которого я послужила моделью. — Чей здесь портрет?

В глазах потемнело, и я невольно оперлась о руку Никиты, словно поменявшись с ним ролями. Казалось, вот сейчас, в ту же секунду, взгляды всех присутствующих схлестнутся на мне, а голоса проскандируют мое имя. Зажмурившись, еще сильнее сжала мужское предплечье, впиваясь ногтями в рукав бордовой рубашки, и не сразу осознала, что люди вокруг говорят совсем о другом. Вместо разоблачительных насмешек, со всех сторон посыпались реплики о ранимой девушке, на хрупкие плечи которой свалились непомерные тяготы жизни. Кто-то говорил о боли предательства и разрушенных надеждах, кто-то о чистоте души, показанной на контрасте с окружающей грязью. Мелькнуло даже сравнение с нежным цветком, пытавшимся пробиться сквозь камни. Оторопев, я слушала эти высказывания, попеременно краснея и бледнея, пока Варя не вернула меня в реальность, шепнув на ухо:

— Все-таки протащили обнаженку, ну хоть приличную. — Девушка посмотрела на часы, к счастью не заметив, как при этих словах у меня дернулся глаз. — Лады, Дин, я к себе. Там Руфик из экспедиции вернулся, хочет что-то любопытное показать.

— Простите, нам надо идти! — собравшись с духом, выпалила я в спонтанно сформировавшуюся толпу и, сжав запястье Ника, потащила его в сторону выхода, лавируя между людьми. — Извините! Пропустите, пожалуйста! Нас ждет другая группа!

— Что, правда? — удивился Никита, весьма убедительно спотыкаясь на каждом шагу и тем самым нещадно замедляя наше отступление. — Действительно ждет?

Я хмуро посмотрела на мужчину и, промолчав, продолжила путь к дверям. Единственное, что нас ждет за пределами зала, — это серьезный разговор.

Все бренно под нетвердыми шагами,

Неясна, зыбка новая стезя.

Нас в детстве неизведанным пугали

И берегли, опасностью грозя.

А выросли — не знаем, как оттаять,

Как выйти из давно застывших форм.

Тускнеет пылкий взгляд, ржавеет память,

И штиль сменяет юношеский шторм.

Жизнь крутится заезженной пластинкой

Под кончиком затупленной иглы:

За тактом такт, без пауз, без запинки,

Один мотив, протертый до дыры.

Но стоит замереть на миг, как вдруг