Когда я проснулась, Леша уже ушел. Он вообще обладал невероятной способностью собираться настолько тихо, что не нарушал даже мой чуткий сон.
С одной стороны, я почувствовала легкий укол разочарования, от которого привычно отмахнулась: у мужа сейчас сложный период на работе и было бы эгоистично жаловаться на то, как мало времени он уделяет семье. С другой же — утро, проведенное в полном одиночестве, позволяло не объяснять, где я вчера задержалась, и наконец разобрать те самые фотографии, которые недавно жгли руки сквозь запечатанный конверт. Тем удивительнее, что, засидевшись в фотостудии, я напрочь о них забыла и, вернувшись домой, даже не выложила снимки из сумки.
Я спустила голые ступни с постели на вязаный коврик и вдруг перенеслась мыслями в комнату, где ледяной бетон студил ноги под взглядом фотографа. И почему я вдруг об этом подумала? Ужасно смешавшись от яркой вспышки воспоминаний, завернулась в плюшевый халат и отправилась на кухню за утренней порцией чая.
Не глядя включила телевизор и, пока диктор неестественно торжественным голосом прославлял подвиги наших дедов и прадедов, приготовила кашу. Позавтракала, вполуха слушая, какие улицы перекроют в связи с Парадом Победы, заварила вторую чашку травяного сбора и поймала себя на том, что невольно оттягиваю момент, когда все-таки увижу собственные фотографии. Странно, чего я так испугалась? Я ведь в состоянии посмотреть на свое отражение без одежды, так? Так. Значит, и фотографии переживу. Выдохнув, встала, быстро достала конверт из сумки и вернулась на прежнее место. Помедлила еще мгновение — и, решительно надорвав бумагу, вытряхнула на стол распечатанные снимки, будто нырнула в ледяную воду. Сверху с глухим стуком на них шлепнулась флешка, которую я тут же сдвинула в сторону.
Поток бессвязных мыслей пронзило острое чувство узнавания: я вижу ту хрупкую женщину, которую тщетно искала в зеркальном шкафчике в ванной, темном глянце кухонных дверок и отражении музейных витрин. Но все без толку, потому что такая я живет не на поверхности, а где-то там, глубоко, спрятавшись от чужих любопытных взглядов.
— Больше объема! Больше ухода! Без компромиссов! — ударила по ушам реклама, сулившая безупречное удлинение ресниц и миллионы комплиментов.
Подскочив на стуле от резкого звука, я торопливо нажала на кнопку пульта, гася экран, и вновь опустила взгляд на снимок. И что-то — то ли внезапная тишина, разлившаяся по квартире, то ли хрупкая фигура, застывшая на грани света и тени, — вдруг оглушило и застряло комом в горле.
На первый план выступила обнаженная женственность, трогательная и беззащитная до дрожи. Но, казалось, именно в этой беззащитности кроется невероятная сила. Даже не будучи мужчиной, я понимала, что самое естественное желание при виде узких худеньких плеч и трогательно поджатых пальчиках на ногах — схватить и укрыть от всех бед, оградить от целого мира, сохранив лишь для себя.
Дрожащими руками я отложила верхнее фото в сторону, чтобы утонуть в собственном взгляде на втором снимке. Щеки вмиг заалели, а дыхание сбилось. Будто время и пространство сместились, вновь отправив меня, обнаженную и полностью открытую, под яркий свет софитов. Тело бросает то в жар, то в холод, и я опять теряюсь в этих непривычных ощущениях, наполнивших обыкновенные карие глаза каким-то нереальным, потусторонним сиянием.
Ракурс третьей фотографии заставил зажмуриться от смущения. Неужели все эти изгибы и впадины, сложившиеся в прихотливый маршрут под взглядом фотографа, — это все я? Следующий снимок, где запечатлено то же самое, но под другим углом, развеивает сомнения. Теперь в кадр попадают приоткрытые губы, влажная прядь волос на щеке… Как будто меня застали в разгар вот этого самого. Ох!
Я распахнула халат, который вдруг показался слишком теплым.
Когда просмотрела все пятнадцать распечаток, чай давно остыл, спина намокла, а дрожь перешла с рук на все тело. Пожалуй, Никите удалось сотворить чудо на ровном месте. Фотосессия определенно стоила потраченных на нее денег и нервных клеток, а ведь это я еще не видела остальные фото. Интересно, что представляют собой другие снимки, охарактеризованные администратором как «удачные кадры»? Подцепив черную флешку, я в нетерпении шмыгнула в свой крохотный кабинетик, переделанный из чулана, и села за ноутбук.
— Доброе утро, Умка, — поздоровалась я со своим компьютером, поднимая белую крышку. — Ты только не подглядывай, хорошо?
Открыв папку с фото, я развернула первое на весь экран. Ой, это самое начало съемки, у меня еще макияж на лице. Я грустно улыбнулась, вспомнив, как искала в интернете обучающие ролики по смоки айс и как тщательно красилась. Но сейчас, глядя на себя в этом образе, я понимала, что фото, хоть и красивое, показывает совсем не меня. Странно, как это сразу заметил незнакомый мужчина. А с другой стороны, на то он и профессионал, разве нет?
Съемка продолжается — и вот я гневно смотрю в объектив, похожая на взъерошенного воробушка. Снимаю чулки — кто бы мог подумать, что это может быть так красиво? Даже моя неловкая поза смотрится естественно и мило. Лицо немного меняется, когда я раздеваюсь дальше — еще ранимее, еще нежнее. Тут я заливаюсь краской стыда и закрываю глаза, чтобы спрятаться от нацеленного на меня объектива. Стою, зажав в руке трусики, — этот кадр заставляет меня закусить губу. Неуверенно поднимаю взгляд на фотографа — все мои эмоции запечатлены здесь. Собственное изображение оказывает на меня какой-то странный, гипнотический эффект. Долгое время не могу отвести глаз от снимка и невольно вспоминаю полноватую женщину, которая вот уже месяц приходит в музей, чтобы посмотреть на одну и ту же картину. Я всегда задавалась вопросом, что хочет рассмотреть она в одном-единственном полотне. Скрытые детали? Тайный замысел? Причудливую игру света? Теперь я, кажется, ее понимаю: есть работы, завораживающие зрителя своей цельностью и гармоничной завершенностью без отсылок к логике и анализу. Как эта — попадающая в самое сердце.
Я встряхнула головой, отгоняя наваждение, и щелкнула мышкой. В отдельной папке нашлись и те фотографии, что уже были знакомы мне по распечаткам. Только каждая со множеством вариантов: с чуть сдвинутым ракурсом, с едва различимым поворотом головы, в цвете и в черно-белой обработке. Зря я волновалась насчет количества. Пожалуй, я могла бы радовать Лешу своими изображениями еще долго, выдавая по одному в день. Но моя цель вовсе не в этом, правда? Я ведь хочу не только привлечь его внимание, но и напомнить, что я этого внимания стою.
И, облегченно закрывая крышку ноутбука, я отчетливо осознала, что да, стою. Определенно стою.
Воодушевленная этой мыслью, я сложила снимки обратно в конверт и спрятала в ящик стола, на самое дно, под ужасную шаль, присланную мамой еще осенью. Завтра как раз выходной, у меня будет отличная возможность подготовиться к романтическому ужину, где они пригодятся. Только бы дождаться!
Напевая под нос «Хабанеру», я кружилась по тесной однокомнатной квартирке, собираясь на работу. Уже в коридоре надела мягкий бежевый кардиган, прицепила к нему георгиевскую ленточку и, нырнув в удобные туфли, вышла за дверь.
Улица ударила запахом весны, тут же защекотавшим нос. Я чихнула в ладонь и сделала мысленную пометку зайти после работы в аптеку: начался период цветения, способный вычеркнуть из моей жизни целый месяц, если вовремя не принять лекарство. Подумав об этом, на несколько секунд прикрыла глаза, подставляя лицо теплому майскому солнцу. А потом снова чихнула и со вздохом зашагала в сторону музея.
— С праздником! Здоровья и мирного неба над головой! — от всей души желала я проходящим мимо ветеранам, и те рассыпались в благодарностях, будто это я, а не они, совершила подвиг.
С улыбкой я посмотрела на девочку с алой гвоздикой в руках. Оглядываясь на маму, она несмело подошла к пенсионеру в усеянном медалями кителе и вручила ему цветок. Старческое лицо озарилось таким счастьем, что сердце защемило и глаза невольно поймали вывеску цветочного магазина неподалеку.
— Доброе-утро, — встретила меня бойкая продавщица приветственной скороговоркой, стоило только переступить порог. — Вам-что-нибудь-подсказать? Рекомендую-тигровые-лилии-сегодня-они-идут-по-акции!
Я покосилась на яркие букеты, похожие на огненные звезды, и невольно почесала нос, раздраженный приторно-сладким запахом.
— Можно мне эти? — поторопилась я с выбором, показав на вазу с нежными цветами белого цвета. — Пять штук, пожалуйста.
— Хотите-дополнить-эустому-альстромерией-или-розой? — тут же выпалила женщина, половину слов которой я с трудом могла разобрать. — Они-прекрасно-сочетаются-и-великолепно-смотрятся-в-единой-композиции!
— Нет, спасибо, пяти цветов будет достаточно. Просто перевяжите лентой.
— С вас тысяча двести пятьдесят, — недовольно объявила продавщица, речь которой тут же приобрела чеканную точность.
Платежный терминал радостно пикнул, проглотив мой обычный недельный расход. Ничего, скоро аванс, а человеческое внимание дороже любого букета.
— До свидания, — попрощалась я с флористом и, получив в ответ отработанное «Приятного-дня-заходите-еще-будем-рады-вас-видеть!», направилась к музею.
Я работала в главном здании, напоминавшем античный храм с горделиво выставленной напоказ ионической колоннадой. Каждый раз, ступая под его своды, испытываю невероятный восторг от одной мысли, сколько сил и таланта было вложено в строительство этого мраморного гиганта. И хотя за пять лет рутинного труда в величественных стенах глаз замылился, перестав выхватывать чудесные детали рельефных фризов и разглядывать уникальную конструкцию арочных стяжек, чувство благоговения никуда не делось. Сердце по-прежнему охватывает радостное волнение, стоит только подняться по широкой каменной лестнице, чтобы пройти сквозь время и погрузиться в привычные запахи, звуки и атмосферу волшебства.
Заглянув к экспозиционерам, я поздравила с праздником Ренату Геннадьевну — старейшего сотрудника нашего музея. Война застала ее восьмилетним ребенком и научила ценить жизнь так, как это умеют делать только люди, чудом выбравшиеся из лап смерти. Наверное, именно из-за непреодолимой жажды созидать пожилая женщина посвятила себя музею. Оформление выставок уже давно стало ее отдушиной, а бережно расставленные по залам экспонаты заменили давно выросших детей, внуков и даже правнуков.
— Что ты, дочка, не надо! — замахала руками Рената Геннадьевна, пытаясь отказаться от протянутого букета. — Я же не ветеран какой! Ни на фронте, ни в тылу не отличилась — малышкой еще была. Зачем же?
— Мне просто хотелось вас поблагодарить, — призналась я, с трудом вручив подарок. — Вы многое для меня сделали, многому научили. Все-таки почти два года в одном отделе работали!
— Да, было время… — Старушка зарылась лицом в нежные бутоны и сделала глубокий вдох, наслаждаясь тонким ароматом. — Красивые цветочки! Я таких и знать не знаю!
— Это эустомы, мои любимые.
— Мать честная, будто болезнь какая!
— Их еще лизиантусами называют.
— Час от часу не легче! — охнула моя старая наставница, но цветы все же бережно поставила в вазу, выуженную из узкого шкафчика. — Спасибо тебе, дочка. Теперь бы уследить, чтоб мои усатые шкоды такую красоту не сожрали. На днях фикус объели, представляешь? Уверена, что зачинщиком был Моне, а Мане идет у него на поводу!
— Зато они у вас обои не дерут и в лоток ходят, — заметила я с улыбкой. — Для таких малышей это уже немало.
