Оставшись одна, я тут же накинулась на документацию: развернула списки экспонатов поверх экрана и чуть не взвыла от объема предстоящей работы. Ничего, прорвемся! Главное не утонуть в этом океане инвентарных номеров, от которых спустя полчаса начали слезиться глаза.

Когда я все же нашла подходящие снимки и отправила их данные Варе, дышать носом у меня уже не выходило. Организм, ослабленный разыгравшимся в последние дни поллинозом, взбрыкнул и напомнил о давней, заработанной еще в начале музейной практики непереносимости пыли. Увы, полтора года в должности хранителя наградили меня не только бесценным опытом, но и аллергическим ринитом, спровоцированным различными грибками, бактериями, пылевыми клещами и отравой от крыс, то и дело норовящих закусить ценностями мировой культуры. И, как бы мне ни нравился незаметный труд хранителя, от которого зависела сохранность шедевров великих мастеров, их прием, маркировка, систематизация и даже транспортировка, состояние здоровья вынудило перейти к экспозиционерам, под теплое крыло Ренаты Геннадьевны. Она многому меня научила, в том числе созданию экспликаций, за которые я сейчас и засела, стараясь не обращать внимания на собственное разбитое состояние. Надеюсь, копировально-печатный центр войдет в положение и оформит информационную табличку уже сегодня…

— Да-а, Динка, в хранилище тебе путь заказан, — протянула Варя, вернувшаяся со стопкой архивных коробок в руках. — Глазки красные, нос опухший! Красотка!

— У беня птосто насбок, — виновато прогундосила я, отсмаркиваясь в бумажную салфетку и возвращаясь к работе.

— Чего-чего??? — насмешливо переспросила девушка, сложив свою ношу на стол. — Сама поняла, что сказала?

— У беня…

— Так, стоп! — Варвара выставила вперед пятерню, прерывая мою попытку объясниться. — Сначала лекарство!

Затуманенным взглядом я проследила, как коллега сноровисто распечатывает выуженную из-за стеллажа бутыль, отмеряет необходимую дозу и протягивает мне мензурку, наполненную темно-янтарной жидкостью.

— Пей!

Подчиняясь приказному тону, я залпом опрокинула в себя микстуру и надрывно закашлялась, когда адское снадобье обожгло горло.

— Чт… кхе-кхе… это такое? — выдавила я из себя, как только ощущение огня, пожирающего легкие, сменилось на согревающее тепло.

— Лучший коньяк из моих запасов! Руфик презентовал, — с нежностью добавила Варя, предусмотрительно пряча бутылку в свой тайник. — Ну-ка подыши!

Возмущенная происходящим, я гневно раздула ноздри и с удивлением замерла, когда пробитый алкоголем нос не только беспрепятственно втянул в себя воздух, но и распознал насыщенный фруктовый аромат, исходящий от пустой мензурки. И правда помогло, даже голова прочистилась.

— Еще рюмашку? — деловито поинтересовалась Варя, наслаждаясь моим ошарашенным видом.

— Я же на работе!

— И что? Глядишь, экскурсии пойдут веселее.

— У меня сегодня методический, — призналась я, на что трачу день, отведенный для научных исследований. — Ой, изо рта теперь спиртом пахнет, наверное.

— Не спиртом, а отличным бренди, — оскорбилась Варвара за свое чудодейственное средство. — Не ссы, скоро выветрится.

— Точно? Так ведь даже в зал не выйти…

— Скажите пожалуйста! То есть с легким коньячным шлейфом ей не выйти, а с этой похабщиной — нормуль!

— С к-какой похабщиной?

— С этой!

Девушка обвинительно указала перстом на мою щеку и, натолкнувшись на стену абсолютного непонимания, перевела палец на зеркало за моей спиной. Повернув голову, я впервые за сегодняшний суматошный день посмотрела на собственное отражение и искренне ужаснулась.

— Я же так по улице шла… — прошептала одними губами, разглядывая четкий отпечаток на правой стороне лица.

Новенькое издание «Венеры в мехах» сыграло со мной злую шутку, изощренно отомстив за сон на своих страницах. Некачественная типографская краска буквально въелась в кожу и весьма читабельно сложилась в рецепт «чувственных наслаждений» и «пламенной страсти». К счастью, руководство оказалось несколько обрывочным по причине несовпадения форматов моего лица и приобретенной книги, но отдельные слова и даже фразы не оставляли сомнений в том, какую именно литературу я читала нынешней ночью. Щеки невольно заалели, бесстыдно подкрасив цитаты из творения Захер-Мазоха.

— На! — Увидев мое расстройство, Варя все же нацедила еще полмензурки волшебного лекарства от аллергии — видимо, для нервной системы оно было не менее действенным. — Да не парься, это я знаток зеркального кода, шпарю на нем как да Винчи. А другие, если и заметили надпись, то приняли ее за абракадабру.

— Думаешь?

— Зуб даю! — Девушка подтолкнула ладонью донышко импровизированной рюмки, заставив меня опрокинуть предложенное угощение. — Так-с, полечились, а теперь за дело. Пусть эта «Артмуза» в жопу идет, у нас и свои яйца есть!

* * *

Когда я, выжатая словно лимон, покидала музей, работа в зале еще кипела. Рената Геннадьевна со всей ответственностью контролировала развеску, благодаря Всевышнего за то, что в свое время не поддалась на уговоры художника-архитектора и не дала выкрасить стену в яркие цвета, построенные на взаимодействии с предполагаемыми работами. Нейтральный серый фон позволил без проблем поместить на стене монохромные фотографии, лишь слегка отрегулировав освещение: из-за малого количества снимков пришлось следовать европейской традиции, увеличив дистанцию между экспонатами. Но, по мне, такой минимализм смотрелся даже более современно и выигрышно, в чем я не преминула убедить взволнованную женщину.

Любуясь старыми снимками со следами времени, придававшими им особое очарование, я поймала себя на мысли, что тяга к прекрасному существовала во все эпохи. Что тогда, что сейчас люди неуклонно стремились к совершенству, созданному человеческим сознанием и воплощенному руками гениев. Из века в век идеалы сменяли друг друга, но вызванные ими любовь, трепет и страсть никуда не исчезли из глаз тех, кто умеет видеть. Вот фотография сороковых годов, запечатлевшая молодых художниц в Греческом зале, — они похожи на юношу и девушку, которых я постоянно вижу в музее. А здесь изображение из пятидесятых, на котором реставраторы осматривают Афродиту Хвощинского, — в памяти тут же всплыл образ местного ловеласа, сравнивающего каждую свою пассию с древнегреческой богиней. Даже взгляды работников мастерской живописи с соседнего фото почему-то напомнили мне о женщине, что каждый день часами стоит перед одной и той же картиной. Я всматривалась в незнакомые лица, ставшие частью истории, и невольно представляла на их месте своих современников. Каждый из снимков протянулся незримым мостиком от прошлого к настоящему, все в них подчинялось общей идее и радовало глаз.

— Спасибо тебе, дочка, — проникновенно поблагодарила меня Рената Геннадьевна, расчувствовавшись едва ли не до слез. — Без тебя бы я, старая, не справилась!

Добрые слова теплым огоньком согрели сердце, превращая усталость в приятное чувство удовлетворения.

— Ты иди, Диночка, иди, — погнала меня старушка домой. — Приболела, что ль? Вон щечки какие красные! А нам все равно немного осталось. Сейчас от Никитина должны замену привезти — и считай отмучились.

Прощаясь с Ренатой Геннадьевной, велела ей поцеловать от меня Моне и Мане в пушистые мордочки. Напоследок посмотрела на пустующее место среди разноформатных фотографий в центральной части зала: большому прямоугольнику отводилась роль стоппера, на котором застынет взгляд каждого посетителя. Если работу не привезут, это будет катастрофа.

Все преходяще в мире, полном мук.

Казавшееся важным испарится,

От прошлого доносится лишь звук

Дождя по полусгнившей черепице.

Ушедших чувств насильно не вернуть,

Забытых грез нам лучше не тревожить —

Я знаю это, выбирая путь,

Который мне спокойствия дороже.

Мир словно разделился пополам,

Вразмах перечеркнув мои сомненья.

Минувшее осталось где-то там.

Там — тишина, покой, оцепененье.

Здесь — Рубикон. Здесь, между берегами,

Все бренно под нетвердыми шагами.

«Это катастрофа! — вопил мой внутренний голос перед огромным цифровым отпечатком, занявшим почетное место в центре внутренней драматургии экспозиции. — Лучше бы не привозили!»

Сглотнув ком в горле, я обвела взглядом зал, в оформление которого было вложено столько сил. Стена, ставшая причиной вчерашних переживаний и бессонной из-за волнения ночи, смотрелась очень гармонично: музейная тема совсем не выбивалась из общего эстетического фона, а напротив, удачно его дополняла. Беда же пришла, откуда ее не ждали.