— Для него — без единого! — заявил вдруг Никита, стремительно поднялся на ноги и потянул меня следом, заставив испуганно ойкнуть. — Значит так. Сейчас идешь умываться и думаешь о чем-нибудь приятном. Вот что тебе больше всего нравится?
— «Девятый вал» Айвазовского…
С минуту фотограф молча меня изучал, отчего я вспомнила, что вообще-то до сих пор стою перед ним без одежды. Кое-как прикрыла руками грудь и, закусив губу, опустила голову. Позорище.
— Лады, думаешь об Айвазовском, — протянул Никита, что-то про себя решив. — Ночной шторм, обломки корабля, смертельная опасность — все, как ты любишь. А потом встаешь на этот подиум и я делаю из тебя королеву. Поняла?
— Да, только можно вас кое о чем попросить?
— О чем, — сказал мужчина, не утруждая себя вопросительной интонацией.
— Верните мне, пожалуйста, белье, — тихо проговорила я, неловко переступив с ноги на ногу. — А то я совсем замерзла…
Дар гениев хранит помимо тлена
Любовь, которой неподвластен тлен.
Ей суждено монетой стать разменной
В руках того, кто мил и вожделен.
Какая, право, глупая затея
Вручать в чужие руки свой удел
И, собственной судьбою не владея,
Ждать счастья, оказавшись не у дел.
Читая книги, глядя на портреты,
Искать недостижимый идеал,
Придумывать священные обеты,
Безумство возводить на пьедестал —
То не любовь, а пропасть в поле ржи,
Живой огонь взволнованной души.
— А почему он голый? — громогласно спросила девочка со смешным хвостиком, отчего ее мама смущенно зарделась и шикнула на ребенка.
— Очень хороший вопрос, — похвалила я девчушку, с улыбкой наклонившись к светлому личику с широко распахнутыми глазами. — Только не голый, а обнаженный. Микеланджело специально изобразил Давида без одежды. Так мы узнаем о герое кое-что важное. Догадываетесь что?
— Что у него не было денег? — предположил щекастый мальчик и заслужил плохо скрытые смешки от родителей, стоявших чуть поодаль.
— Давид действительно был простым пастухом, но одежду он все же мог себе позволить, — заметила я, обводя взглядом группу пятилеток, усевшихся полукругом напротив четырехметровой скульптуры. — Вот только тогда мы не смогли бы увидеть его во всей красе. Посмотрите внимательно: какой он?
— Кудрявый!
— Большой!
— Смелый!
— Голый!
— Обнаженный, — снова поправила я звонкую девочку с хвостиком на затылке. — И его нагота позволяет нам увидеть рельефные мышцы. Как думаете, такое тело может быть у слабого человека?
— Нет! — загалдели дети и тут же сделали правильный вывод: — Он сильный!
— Очень сильный, ведь иначе он не смог бы победить великана Голиафа. А еще очень красивый, правда?
Малыши нестройно согласились, а мамы за их спинами многозначительно закивали.
— А теперь я открою вам один секрет, — поделилась я с детьми громким шепотом. — Здесь, в зале, спрятаны еще три Давида! Двух из них вы легко сможете найти, если вспомните историю, которую я вам рассказала в самом начале. Сейчас у вас будет немного времени, чтобы их поискать. Но когда я подниму руку, вы снова соберетесь на этом месте. Только пообещайте не шуметь, хорошо?
— Да!!! — радостно завопили дети и бросились врассыпную.
Я отошла в сторону, чтобы не мешать другим любоваться экспонатами: Итальянский дворик, как всегда, был переполнен туристами и школьниками, эстетами и случайными прохожими. Встречались здесь и примелькавшиеся лица, без которых я уже не представляла это место. Кучерявый юноша — то ли старшеклассник, то ли студент первых курсов — сосредоточенно рисовал кондотьера, поминутно сверяя свой набросок со скульптурой Донателло. А с другой стороны зала девушка, с яркими розовыми прядками в русых волосах, увлеченно создавала на листе бумаги копию «Скорбящей Богоматери» Пилона. Юные художники, молчаливо оттачивающие свое мастерство в музее, давно стали моими любимыми посетителями. Думаю, они видят окружающий мир по-особенному, ближе остальных подобравшись к сути искусства.
— У тебя такие красивые глаза! Как у Венеры Милосской! — услышала я нарочито восторженный голос долговязого парня, ведущего под руку симпатичную спутницу с веснушчатым личиком. — Кстати, на втором этаже есть ее статуя. Хочешь посмотреть?
Покачав головой на этот натянутый комплимент, я вновь подняла взгляд на изваяние Давида и в который раз восхитилась гением Буонаротти. Вот уж кто действительно брал камень и отсекал все лишнее. Идеальное тело ветхозаветного героя, пусть и представленное здесь в виде гипсовой копии, завораживало. Все в нем, от позы спокойного, уверенного в себе мужчины, готовящегося к смертоносному броску, до жесткой складки, залегшей между бровей, — все без исключения притягивало взгляд и не отпускало, пробираясь куда-то под кожу и вызывая сладкую дрожь. Хотелось оказаться рядом и провести кончиком пальца по прямой линии носа, четкому абрису губ и мощной шее с напряженно застывшей жилкой. Величественная фигура воистину воплощала в себе гармонию Высокого Возрождения. Красивый торс, которым просто любуешься без опаски поймать себя на подсчете с трудом накачанных в спортзале кубиков. Крепкие ноги, настолько совершенные, что был повод усомниться, можно ли встретить такие в реальной жизни. И руки… Что за руки! Да если бы до наших дней дошла одна только правая кисть, ее с лихвой бы хватило для того, чтобы влюбиться.
Неожиданно на ум пришли длинные пальцы фотографа, касавшиеся меня несколько дней назад. Руки у него были красивые, сильные, с четкими линиями вен. Без трудовых мозолей, но и без раздражающей холености. Мужские. А еще, в отличие от великого творения Микеланджело, они были теплые.
— А че, раньше у всех мужиков такие милиписечные были? — донесся до меня разговор двух подхихикивающих школьниц, отбившихся от своей группы. — Беспонтово.
